Задумался Данило пуще прежнего, но с лица более не спадает, ходит – обнадежился. И ходил он так незнамо сколько, а только раз приходит днем – Иван как раз тогда грядку вскапывал – и говорит, спокойный такой:
«Знаешь, Ваня, а ведь ты всю правду тогда мне подсказал. Не приходит шотландия, когда хочешь, а приходит, когда внутри замолчишь и чаять не чаешь».
А Иван уж про это и думать забыл.
«Как, Данилушко, неужто шотландию услышал?»
«И услышал, брат Ваня, и увидел, и знаю теперь, как она по лесу ходит, слово носит, подставляй уши да глаза, кто про себя думать забыл».
С той поры еще складнее пошло. Встретит Данило шотландию, придет умудренный. Часть Ивану расскажет – что в слова помещается, часть на деревья проглядит, часть на строительство Машины Дарья употребит. А Иван радуется – еще один кончик с кончиком сошелся, еще одна ниточка завязалась, потому как нет такого закона, чтобы в природе чего-либо не было.
«Одного я, брат Ваня, в толк взять не могу. Вон турист давешний – в глухомотине, говорит, живете. А я с мешочком из дома выйду, устать не успею – глядь, у кума Родиона окажусь, а то к дороге какой выйду или деревня передо мной станет. Полдня похожу, только подумаю – как там Ваня, – а под ноги уж тропочка ложится. Не успеет мешок спину нагнуть, а уж и дым, из трубы виден. Разве ж это глухомотина»?
«А ты бы, Данилушко, у него спросил. Ведь он-то сюда – то ли день шел, то ли год – сам не вспомнит, семь потов сошло, полные карманы сучков. Назад воротится, скажет на работе своей – не было такого, примерещилась мне изба в лесу. И сам себя убедит.
А все потому, что не глазами смотрит, а иллюстрацию внутри себя наблюдает. Покажи ему куст – пока в книжке название не прочитает – не заметит. И идет через это не по шерстке, а супротив, через пень-колоду, с сучка на задоринку, каждый метр с бою берет. Пока борется – ни на что не смотрит, кончит бороться – а уж все прошло.
А ты, Данилушко, за порог шагнешь – и идешь себе, радуешься. Подойдешь к дереву, смотришь – родное какое-то, хоть и малознакомое. Само собой, с родни паспорт не спросишь. Раз ты к нему по-семейному, то и оно тебе поперек дороги не встанет. Поэтому – где ему неделю поперек на тракторе, тебе – два шага шагнуть, да еще все веточки расправишь по дороге.
К нам природа открытой книгой стоит, манит да ласкает, а он к ней с переплету подошел, а что с лица зайти надо, так ему невдомек, он переплет зубами раздирает, на иголки да скрепки натыкается, сухой клей ест.
Так и во всем».
Можно поглядеть на это дело с другой стороны. Рассмотрим положение Ивана с Данилой во времени.
Летом у них лето. Зимой идет снег и холодно, хотя в избе жарче, чем летом, – из-за печки. На этом их положение во времени совершенно исчерпывается.
Рассмотрим их положение в пространстве. Утром Данило выходит из дома, идет по тропке и попадает в село Семихатки. В другое утро пойдет по той же тропке, но свернет, где ему понравится, и вскоре до кума Родиона дойдет, принесет ему, например, орехов. А может и по-другому дойти до кума Родиона, раз на раз не приходится. А может и еще куда-нибудь прийти, ну как Бог на душу положит. И ведь непременно не просто так, а обязательно с какой-либо пользой.
Совершенно ненаучное положение в пространстве.
При этом реальность Ивана и Данилы совершенно не подлежит сомнению. Стоит дерево, а мимо него проходит Иван с мешком золы – несет удобрять огород. Никакой мистики.
А день такой неподвижный, воздух как застыл, небо низкое и серое. Время от времени принимается накрапывать дождь, но скоро перестает. Данило сидит в сарае и мучается духом, глядя на частично построенную Машину Дарья. Не знает, как строить дальше. Возьмет одно, прикинет – не то, ухватит другое – не то. А внутри у него каждая ниточка ноет – строй, Данилушко, ну строй. Ни о чем другом и помыслить не может, сидит – хоть плачь.
Темно в сарае. Дождик по крыше серым паучком бегает. Положил от невозможности голову на верстак, да вдруг его как манить куда начинает. Будто проседает что-то внутри, будто глиняную стену водой размыло. И сухой такой старый голос без единого словечка разъясняет, что к чему приложено, как разные колесики друг против друга поворачиваются. И прямым путем из этого выходит то, отчего Данило мучился.
Прошло все. Данило сидит как пустой внутри, а в пустоте этой как будто небо устроено и в нем высоко-высоко птица иногда пролетит. Сидит долго, ждет, пока опять оживет. Хорошо ему, Даниле, было бы нам иногда так хорошо.
А вечером с Иваном сидит, на радостях чай на семи травах заварили, в избе как цветы цветут. Данила говорит: «Может, то Сван этот приходил…» – «Да что, Данилушко, голову ломаешь. Если в теплом доме дверочку приоткрыть, так любая зверушка зайти погреться готова. Глядишь, не мешаешь ей, а она тебя своему разумению учит понемногу. И выходит ко всеобщему теплу и пользе».
Данило сидит, ухом со всем согласен, а мыслью все ощупывает, как ладно новое колесико со старыми сопрягается, и радость у него внутренняя как лампочка светится, как печь согревает. А за окошком деревья под мокрым ветром клонятся, темень хоть глаз выколи. Вышел на крылечко, сладким воздухом ночным дышит.
И налицо полное согласие между ним и окружающей его действительностью.
Совершенно ненаучная ситуация, а ему и дела нет. Постоит еще немного и пойдет спать.
По небу с ужасной скоростью летит вертолет. В вертолете сидит наблюдатель и записывает разные частности в жизни, расположенной внизу. Например, видит избу и пишет: «В лесу стоит изба. Из трубы идет дым».
Полетел дальше. Потом говорит пилоту: «Уважаемый пилот! Остановите машину, давайте в научных целях вернемся немного назад».
Пролетели над избой еще раз, пониже. Наблюдатель подумал и приписал еще: «Пахнет кашей».
И умчался.
Такова первая часть истории.
Вот и вторая.
Данило одно время увлекся созерцанием облаков, разобрав в их передвижении отражение универсального гармонического закона. Этак выйдет из избы, увидит ненароком облако – и такое с ним делаться начинает. То в обморок упадет, то подпрыгивает, руками машет. А то тихо так, блаженно ляжет и лежит дотемна, в небо глядит.
Иван ему кашки поднесет: «Поешь, Данилушко…» А тот только головой пошевелит – дескать никак, брат Иван, не могу от созерцания сего величия оторваться. Но Иван уж знает, кашку оставит и уйдет себе спокойно по дрова или куда еще. Вернется – кашка съедена, Данило с новыми силами лежит, в облака вперившись, постигает гармонический закон.
Вот однажды лежит он таким макаром, а Иван под деревом на лавке какую-то деревяшку рассматривает на предмет полезности да за Данилу радуется. Вдруг – стук, треск, идет кто-то, кусты раздвигает; весь зарос густой бородой и лежит на лице у него печать удивления. Данило обалдел от такой картины, даже от облаков отвлекся, Ивану головой показывает – мол, Ваня, кто бы это к нам? А Иван палец к губам: «Тсс не, тревожь…»