Не рискнув вступить в сражение, Василий II оставил столицу на попечение своих воевод, а сам уехал в недоступные для татар заволжские леса. Едва ли кто-то мог прямо упрекнуть его в трусости. Ведь точно так же поступил в 1382 году сам Дмитрий Донской, бежавший от нашествия Тохтамыша, а в 1408 году — Василий I, уходивший от нашествия Едигея. Однако и воинской славы этот побег Василию И, конечно, также не прибавил…
Оборону Москвы великий князь поручил литовскому князю Юрию Патрикеевичу, сыну князя Патрикея Наримонтовича, выехавшего на московскую службу в 1408 году. Прямой потомок великого Гедимина, Юрий удостоился чести породниться с московской династией. Василий I дал ему в жены свою дочь. Василий II, по-видимому, всецело доверял своему шурину и поручил ему ответственный пост московского наместника.
Храбрый Гедиминович оказался на высоте положения.
Десять дней татары безуспешно пытались взять Москву. Однако, как и в 1408 году, при нашествии Едигея, белокаменная крепость, выстроенная еще Дмитрием Донским, осталась неприступной. Опустошив окрестности города и уведя множество пленных, орда Улу-Мухаммеда отошла на юг, в верховья Оки.
Великий князь после ухода татар вернулся из Заволжья и обосновался в Переяславле-Залесском. Сюда он вызвал на совещание своих кузенов — Дмитрия Шемяку и Дмитрия Красного. Оба они, судя по молчанию источников, не принимали участия в обороне Москвы. Желая задобрить Юрьевичей, Василий II поручил младшему из них временно управлять Москвой, «а сам поживе в Переславли и в Ростове до зимы, бе бо посады пождьжены от татар, и люди посечены, и смрад велик от них» (29, 150). Трудно понять, чем продиктована была эта поразительная фраза: простодушным натурализмом бесстрастного свидетеля событий — или скрытым презрением к правителю, не пожелавшему вернуться в разоренную по его же вине столицу из-за смрада разлагавшихся в июльскую жару непогребенных тел?
(Сокровенное значение того или иного замечания летописца часто раскрывается лишь в контексте всего летописного текста. В данном случае следует иметь в виду, что несколькими страницами выше в той же самой Ермолинской летописи содержится описание совершенно иного поведения Дмитрия Донского в сходной ситуации. В 1382 году полчища хана Тохтамыша разорили Москву. После ухода татар Дмитрий с двоюродным братом Владимиром Серпуховским немедленно вернулся на пепелище. «По сем же прииде князь велики и князь Володимер на Москву и видеша град пожьжен, а церкви разорены, а трупиа мертвых многа суща вельми, и многы слезы излияша, и повелеша телеса мертвых погребати, и даваша от 80 мертвецов по рублю, и выиде того 300 рублев» (29, 129). Сопоставление напрашивалось само собой. Благородство Дмитрия Донского, оплакивающего общее горе и на свой счет погребающего погибших, — и брезгливое равнодушие к новой трагедии его жестокосердного внука.)
В рассказ о нашествии Улу-Мухаммеда вставлено еще одно жуткое известие: «Того же лета князь великы Григорья Протасьевича поймав, и очи вымал» (29, 150). Из этих мелочей и обмолвок в Ермолинской летописи незаметно складывается мрачный образ великого князя Василия II — жестокого и коварного правителя, чуждого воинской доблести. Впрочем, нельзя забывать, что в целом ряде летописей той эпохи (включая и Ермолинскую) отразился взгляд на события врагов Василия II и Ивана III. Их суждения и построения могут быть не менее тенденциозными, чем славословия официальных придворных летописцев.
В сумраке монастырской кельи писалась бесконечная книга Истории. И время от времени чья-то невидимая рука переворачивала уже исписанные страницы, открывая новые, пока еще чистые… Новые люди приходили в мир, требовали себе места под солнцем, вытесняли из жизни поколения отцов и дедов, чтобы со временем разделить их участь.
Осенью 1437 года княгиня Мария Ярославна родила первенца-сына, нареченного в крещении Юрием. Теперь 22-летний Василий II должен был думать не только о том, как сохранить власть над Русью, но и как передать ее собственному сыну. Однако маленький Юрий прожил лишь около трех лет. Смерть унесла его в январе 1440 года. В утешение Бог послал скорбящим родителям другого сына — Ивана…
Вслед за кратким сообщением о рождении у Василия II сына Ивана на странице летописи — словно выцветшее пятно засохшей крови. «Тое же весны Федко Блудов Сука Василья убил да Ивана Григорьевича Протасьева утопил. Того же лета и самого Федка, поймав, повесили на Коломне на осокори» (29, 150). Что стояло за этой чередой убийств — летописец не объясняет. Но надо же было такому мрачному сообщению оказаться рядом с благой вестью о рождении наследника престола…