И здесь стоит сделать отступление от рассказа о ходе боевых действий, чтобы задаться вопросом: до какой степени победы и поражения русского войска в тех кампаниях, в которых его возглавлял молодой (но уже совершеннолетний) Иван IV, зависели от его личного полководческого таланта, воли, отваги? Относительно походов 1547/48, 1549/50 годов и «Казанского взятия» 1552 года подобная зависимость должна быть поставлена под сомнение. Реальными командующими были «большие воеводы», то есть та же служилая аристократия.
Источники показывают необычную роль Ивана Васильевича. С одной стороны, он — глава православного воинства, идущего на битву с врагами Креста, фигура первостепенно важная для успеха всего дела. Можно сказать, носитель хоругви. С другой стороны, время от времени русский царь должен был чувствовать себя… чуть ли не заложником у собственных полководцев. Во всяком случае, его положение не раз за этот поход становилось стеснительным.
Из переписки Ивана IV с князем Андреем Курбским известны странные подробности казанского похода. Иван Васильевич не ладил с воеводами, возможно, он даже опасался плена. Позднее, через много лет, царь напишет Курбскому: «Когда мы Божьей волей с крестоносной хоругвью всего православного воинства ради защиты православных христиан двинулись на безбожный народ казанский, и по неизреченному Божьему милосердию одержали победу над этим безбожным народом, и со всем войском невредимые возвращались обратно, что могу сказать о добре, сделанном нам людьми, которых ты называешь мучениками? А вот что: как пленника, посадив на судно, везли с малым числом людей сквозь безбожную и неверную землю! Если бы рука всевышнего не защитила меня, смиренного, наверняка бы я жизни лишился. Вот каково доброжелательство к нам тех людей, о которых ты говоришь, и так они душой за нас жертвуют — хотят выдать нас иноплеменникам!»
Трудно сказать, насколько эти заявления соответствует истине. Однако царские укоризны наводят на мысли иного рода: в армии во время большого похода государь не являлся полновластным хозяином и распорядителем. Отчасти это могло происходить от незначительности его опыта в ведении боевых действий, отчасти же — по причине мощного влияния аристократических кланов, истинных хозяев войска.
В походе на Казань 1552 года (да в предыдущих двух с участием монарха) воеводы, очевидно, могли обойтись без молодого царя, не сведущего в тактике крупных соединений. Эта военная операция натолкнулась на упорное сопротивление неприятеля, а движение по вражеской территории происходило в условиях нехватки пищи и воды. Вероятно, фигура государя потребовалась для воодушевления войск. Вряд ли стоит всерьез воспринимать фразу Ивана IV «…хотят выдать нас иноплеменникам!» — но участие его в походе было, объективно говоря, мерой необязательной и рискованной.
Андрей Курбский в «Истории о великом князе Московском», сочинении в целом крайне недружелюбном в отношении Ивана Васильевича, отмечает личную храбрость и энтузиазм государя: «…сам царь исполнился усердием, сам и по собственному разумению начал вооружаться против врага и собирать многочисленные храбрые войска. Он уже не хотел наслаждаться покоем, жить, затворясь в прекрасных хоромах, как в обыкновении у теперешних царей на западе (прожигать целые ночи, сидя за картами и другими бесовскими измышлениями), но сам поднимался не раз, не щадя своего здоровья, на враждебного и злейшего своего противника — казанского царя». Далее Курбский как будто пишет о полной самостоятельности Ивана Васильевича: «он велел…», «он отправил…». Однако важнейшие решения принимались государем только по совету «со всеми сенаторами и стратегами». И особенно характерный эпизод произошел в день решающего штурма Казани. Московские войска уже проникли в город, но в уличных боях под напором его защитников некоторые отряды обратились в бегство; государь, по словам Курбского, утратил твердость духа. Видя беглецов, он «не только лицом изменился, но и сердце у него сокрушилось при мысли, что все войско христианское басурманы изгнали уже из города. Мудрые и опытные его сенаторы, видя это, распорядились воздвигнуть большую христианскую хоругвь у городских ворот, называемых Царскими, и самого царя, взяв за узду коня его, — волей или неволей — у хоругви поставили: были ведь между теми сенаторами кое-какие мужи в возрасте наших отцов (по всей вероятности, имеются в виду «дворовые воеводы»[29] князь Владимир Иванович Воротынский и боярин Иван Васильевич Шереметев-Большой. — Д. В.), состарившиеся в добрых делах и в военных предприятиях. И тотчас приказали они примерно половине большого царского полка… сойти с коней, то же приказали они не только детям своим и родственникам, но и самих их половина, сойдя с коней, устремилась в город на помощь усталым… воинам» (курсив наш. — Д. В.).
Вскоре после взятия Казани у царя произошел острый конфликт с воеводами. В частности, его спешное возвращение в Москву противоречило мнению высшего военного командования. Но тут Иван Васильевич настоял на своем. В конце концов, было бы очень странно, останься правитель огромной державы на месяцы и даже годы в отдалении от собственной столицы…
Там бы, разумеется, начался новый акт «боярского правления».
А теперь вернемся на пыльные дороги лета 1552 года, к царской армии, идущей на Казань «в силе тяжкой», под стягами с Пречистой Богородицей и архангелом Михаилом.
Сконцентрированные для решающего удара вооруженные силы Московского государства двигались к Казани через Коломну, Муром, Свияжск.
Но по дороге им пришлось завернуть в Тулу, чтобы отразить фланговый удар крымцев. Это был наглядный урок, насколько опасен союз Крымского ханства с кем-либо из серьезных противников Москвы. В будущем Ивану Васильевичу предстояло на протяжении многих лет распутывать кровавые узлы «крымской угрозы».
После того как царское воинство покинуло области коренной Руси, наступление продолжилось в тяжелейших условиях. Среди лета, в иссушающий зной, царские полки совершили длинный переход по степи, между редкими дубравами. Добыть здесь пищу для громадной силы, двигавшейся на восток, можно было лишь за очень большую цену. Местный народ — черемисы[30] — неохотно продавали хлеб и скот. Однажды Иван Васильевич услышал от одного из молодых воевод: «Простой черемисский хлеб кажется мне слаще дорогих калачей!» Полки голодали. Полки теряли множество бойцов больными и отставшими из-за усталости. И для всего войска, и для Ивана Васильевича лично это было серьезное испытание. Люди менее твердые могли отступить и в не столь трудных условиях. Однако полки понемногу продвигались вперед, а государь шел с ними к сердцу неприятельских земель.
Неудача предыдущего похода заставила Ивана IV построить на подступах к Казани опорный пункт Свияжск. Стратегические решения, как уже говорилось выше, принимались государем «по совету» с аристократической верхушкой. Так и решение о постройке Свияжской крепости, а вместе с тем выбор места для нее производились по совету с бывшим казанским царем Шигалеем, «воеводами», «казанскими князьями», «и с бояры, и со князьми», по благословению митрополита Макария.
Крепость стала русским форпостом в сердце владений Казанского ханства. Всего за месяц ее построили при впадении реки Свияги в Волгу из деревянных деталей, заранее заготовленных на Руси, доставленных водным путем и спешно собранных в единую конструкцию на месте. Затем, ценой тяжелых усилий, ее отстояли от неприятеля. И Свияжск превратился в козырь, который Казани было нечем бить.
Этот город сыграл ключевую роль в новой кампании.
Его существование сильно облегчило жизнь наступающим русским войскам и, быть может, просто спасло их в условиях засушливого лета 1552 года. Когда усталая, изголодавшаяся армия достигла Свияжска, там ее встретили хлебом-солью. Устроили торжество, большой пир, звонили в колокола. Иван Васильевич с радостью вошел в город. Ему было за что хвалить себя: он распорядился заранее доставить туда по Волге припасы и пригласить купцов. День — и войско забыло обо всех печалях!
29
«Дворовые воеводы» возглавляли в походе и сражениях особый полк, именовавшийся «Государев двор»