Позднее книгопечатание на несколько лет все же прервалось, но его восстановил уже сын Ивана Васильевича, царь Федор Иванович в конце 1580-х. Очень непохожий на отца, он, как видно, все же унаследовал от родителя бережное и заинтересованное отношение к премудрости книжной.
Церковь, однажды приобретя этот могучий инструмент просвещения и воспитания, вовсе не собиралась от него отказываться. Да и как иначе? На протяжении века от времен Василия III до начала русской Смуты в митрополитах у нас по преимуществу были «книжники» — люди, умудренные «виноградом словесным». Они же сами первыми ставили масштабные просветительские задачи, они же создали богатейшую историческую, нравственную, богословскую литературу. А Иван IV и его отпрыск готовы были поддерживать это начинание Церкви всеми возможными средствами.
Книгопечатание — это драгоценный подарок России от Русской церкви и русской монархии.
ЛИВОНСКАЯ ВОЙНА И ОПРИЧНИНА
Во время «боярского мятежа» 1553 года «порядок спектакля», уже сложившийся в сознании Ивана Васильевича, вдруг оказался под угрозой. Роли, принятые его участниками, нарушились по смысловому наполнению, отошли от идеала. И государь вспомнил свой детский и юношеский опыт: он ведь, занимаясь детскими играми, видел, кто чего стоит из служилых аристократов, кто о чем мечтает, кто ищет урвать своего и на каком основании! Потом, казалось бы, утихла стихия аристократических интриг. Царь покаялся и простил участникам смутной поры их прегрешения, они и сами проявили склонность ко всеобщему примирению. Настала вроде бы пора идеального христианского царствия… Ан нет, всё ложь, всё фальшь, и все отошли от положенного!
Отношения государя Ивана Васильевича с верхушкой военно-служилого класса никогда на протяжении всего периода его правления не были идиллическими. Конец 1540-х и 1550-е — время неустойчивого, но плодотворного для всей страны компромисса. Аристократы кое-чем поступились в пользу царя и кое в чем договорились между собой. Политические и материальные приоритеты у старо-московской знати за все это время ничуть не изменились, память разнузданных лет «Шуйского царства» была свежа и грозила рецидивом — при первом же удобном случае. Государь научился сдерживать свой крайне эмоциональный, своевольный и бурный характер, возжелал потрудиться на благо державы, однако тепла в его общении со знатью увидеть невозможно…
Видимо, в ту пору очень большую роль играл авторитет Церкви. Именно он был скрепляющим материалом для всей этой конструкции, пребывавшей в динамическом равновесии. За многими реформами — прямо или косвенно — видится подвижническая фигура митрополита Макария. Вероятно, его пастырское рвение сдерживало страсти и направляло хаотические выплески молодой нации в сторону правильного общественного строительства.
Однако с 1553 года в сердце царя глубоко пустил корни гнев. А вместе с ним и тревога. Но пуще всего прочего — горькое недоумение: «Если я, первенствующий, верно исполнял свою роль, почему же остальные посмели отойти от своих ролей?!»
Вскоре после событий, связанных с болезнью Ивана Васильевича, государь отправляется в длительную поездку по иноческим обителям. Там он получал разного рода советы от церковных деятелей, обладавших незаурядным духовным авторитетом. Среди них — преподобный Максим Грек (Михаил Триволис) и видный иосифлянин Вассиан Топорков, лишившийся архиерейской кафедры в годы «Шуйского царства». Князь А. М. Курбский впоследствии прокомментировал эту встречу бранными словами, назвав Вассиана Топоркова «сыном дьявола» и обвинив его в дурных советах, поданных царю. С точки зрения беглого князя, именно они разрушили взаимопонимание Ивана Васильевича и Избранной рады. Конечно, Курбский и не мог иначе отнестись к рекомендациям, поданным государю в духе укрепления его, монаршей, власти. За счет кого ее можно укрепить? Только за счет той же служилой аристократии, сдерживавшей стремление царя самостоятельно вершить важнейшие дела правления. Влияние на Ивана Васильевича церковных деятелей из стана иосифлян-«стяжателей» (хотя бы того же Вассиана Топоркова), неуютно чувствовавших себя рядом с боярской вольницей, весьма вероятно. В те годы их поддержка могла воодушевлять царя.
Но стоит ли переоценивать чужое влияние? Сам Иван Васильевич проявлял отчетливое желание оттеснить «княжат» от аппарата управления государством. Вассиан Топорков или кто-то другой мог вовремя озвучить государю те идеи, к которым он и сам уже пришел в глубине души. Но избирал образ действий в конечном итоге не Вассиан Топорков или иной авторитетный церковный деятель, а царь.
На протяжении второй половины 40-х — середины 50-х годов XVI века наша аристократия сделала немало полезного для страны. Низкий ей поклон за это. Но и возжелала увековечить правящее свое положение на веки вечные, а этого уже не требовалось никому, кроме нее самой. Рано или поздно подобное положение дел должно было привести к очередному острому конфликту с государем.
Так и вышло — когда стали обсуждаться перспективы активной внешней политики. Иван Васильевич вошел в противоречие с прежними ближайшими советниками. Несколькими годами позднее он в самых резких словах описал позицию бывших доверенных персон, ставших политическими противниками: «Когда… началась война с германцами… поп Сильвестр с вами, своими советчиками, жестоко нас за нее порицал». Раз за разом Иван Васильевич поминает «супротивословия» Сильвестра и Алексея Адашева «о германских городах… еже бы не ходить бранию»[42]. Скорее всего, лидеры Избранной рады не имели ничего против нажима на ливонские карликовые государства в режиме малого, ограниченного конфликта и, по возможности, подчинения какой-то их части России. Однако широкомасштабные боевые действия явно не входили в их планы. Государь настоял на своем. Какие рычаги он при этом использовал, не вполне понятно. Возможно, создал партию своих сторонников из числа иных аристократов (одобрявших курс экспансии на западном направлении). Во второй половине 50-х годов XVI столетия, в связи с подготовкой и началом Ливонской войны, царь выходит из-под контроля аристократического правительства, преодолевает авторитет Избранной рады и начинает проводить достаточно самостоятельный курс. Несколько лет спустя, в первой половине 1560-х, прежние лидеры Избранной рады оказываются в опале и сходят с арены большой политики[43]. Следует повторить и подчеркнуть: видимо, этому способствовало различие во взглядах на внешнюю политику. Желание Ивана IV всерьез и надолго ввязаться в борьбу за раздел немецких владений в Ливонии не встретило одобрения у столпов Избранной рады. Сильвестр был удален от двора, Адашева арестовали, он скончался, пребывая под стражей.
Воля царя, прежде стесненная, теперь освобождается от ограничений и стремится к самовластию. Только самовластие давало ему возможность укрепить в стране истинный порядок, то и дело нарушаемый знатью.
Но именно тогда происходит несколько событий, пошатнувших Русский дом, до тех пор стоявший крепко по воле Божьей и стараниями святителя Макария. Во-первых, умирает первая жена Ивана IV Анастасия Захарьина-Юрьева (1560), притом в гибели ее Иван Васильевич винит бывших лидеров Избранной рады[44]. На ее место рядом с царем быстро приходит Мария Темрюковна Черкасская, кавказская княжна, для которой собственно русский политический узор был делом не особенно интересным. Уходит к Господу и сам митрополит Макарий (1563).
Жесткость царя и непокорство знати усиливаются, взаимно питая друг друга. Более некому сдерживать эту вражду.
Итак, в конце 1550-х решалось, какое направление военных усилий должно стать основным: Ливония или Крым. Царь должен был сделать стратегический выбор.
Иван IV предпочел сделать Ливонию главной целью приложения военных усилий. Большей частью Прибалтики владел тогда Ливонский орден немецкого рыцарства, прочее же было разделено между несколькими незначительными государственными образованиями. Историки, стоящие на позициях западничества, нередко упрекали царя в «исторической ошибке»: не стоило воевать с Европой, надо было дружить с ней, а нажать следовало на Крым, тем более что страна остро нуждалась в решении этой проблемы. В подтексте читается: ах, почему мы так варварски набросились на европейцев! они обиделись… Последней в этом духе писала А. Л. Хорошкевич, сетуя, что не суждено было Ивану Грозному «вывести Российское царство на путь интеграции в Европу Нового времени». Исследовательница не задумывается над вопросом: а нужна ли была нам в XVI веке интеграция в Европу? Да и в какую Европу? Ни о какой единой Европе для XVI столетия и речи быть не может. А интегрироваться в Ливонский орден было бы… немного странно.
42
Вот еще одна едкая цитата из послания Ивана Васильевича А. М. Курбскому в том же ключе: «Вспомни, когда началась война с германцами и мы посылали своего слугу царя Шигалея и своего боярина и воеводу Михаила Васильевича Глинского с товарищами воевать против германцев, то сколько мы услышали тогда укоризненных слов от попа Сильвестра, от Алексея и от вас — невозможно и пересказать подробно! Все что ни случалось с нами плохого, все это происходило из-за германцев!»
43
Впрочем, специалистами высказывались мнения, согласно которым видные деятели Избранной рады сошли с политической арены по иным причинам. Во всяком случае, некоторые из них. Так, А. Н. Гробовский полагал, что Сильвестр лишился своего положения во дворце, поскольку проявил непримиримую суровость к царю, когда тот в 1560 году, после кончины первой жены, сделался «яр и прелюбодействен зело». Церковная иерархия предложила Ивану Васильевичу вступить во второй брак; Сильвестр же, как видно, требовал какого-то чрезвычайно длинного или тяжелого покаяния в блудных грехах. Это мнение не получило широкого распространения в науке, но и не опровергнуто. И. В. Курукин полагал, что Иван IV сознательно отдалил от себя видных персон «правительства компромисса». По его мнению, царь, «усвоивший выработанные его советниками теории о божественном происхождении и неограниченности собственной власти, не захотел терпеть возле себя людей, понимавших права и обязанности этой власти иначе, чем он сам».
44
По словам Ивана Васильевича, смерть Анастасии Романовны наступила в результате какой-то размолвки с Сильвестром и его кругом (вероятно, с Избранной радой) на почве споров вокруг Ливонской войны: «Когда за свои грехи заболевали мы, наша царица или наши дети, — все это, по их словам, свершалось за наше непослушание им. Как не вспомнить тяжкий путь из Можайска в царствующий град с больной царицей нашей Анастасией? Из-за одного лишь неподобающего слова! Молитв, хождений к святым местам, приношений и обетов о душевном спасении и телесном выздоровлении и о благополучии нашем, нашей царицы и детей — всего этого по вашему коварному умыслу нас лишили, о врачебной же помощи против болезни тогда и не вспоминали».