Или, может быть, ком металлического шитья, попавший в ГИМ, относится к XVII или XVIII столетию? Сравнивая несколько разнородных вещей, столь определенные выводы делать просто легкомысленно.
К настоящему же времени вся история этой находки утратила научное основание.
Остается приложить к фактам здравый смысл. Крайне маловероятно рождение сына после двух десятилетий бесплодного брака. Еще менее вероятно сохранение в тайне самого факта рождения (и воспитания!) ребенка в женском монастыре. Невозможно мотивировать отказ Василия III от желанного наследника, ведь во втором браке сын у него родится лишь несколько лет спустя — в 1530 году! Исключительно трудно представить себе способ, с помощью которого инокиня скрыла мальчика от московской комиссии. Если бы версия Герберштейна о гордых словах Соломонии-Софии, брошенных главе следствия, была верна хоть на золотник, то Покровскую обитель и весь Суздаль, наверное, перерыли бы от подвалов до чердаков, а сама женщина закончила бы свои дни в месте куда менее приемлемом, чем богатый аристократический монастырь.
И уж совсем ничем не подкрепленные байки — связь между мифическим Георгием и атаманом Кудеяром. Эта версия пригодна только для «альтернативной истории».
Монахиня София скончалась в Покровском монастыре в 1542 году. Она оставила добрую память как человек глубокой веры. Известно, что княгиня-инокиня сама выкопала колодец для нужд обители. Монастырская традиция сообщает о многочисленных чудесах, совершавшихся у гроба Софии. Особое почитание ее началось еще в XVI столетии, а в середине XVII века состоялось ее прославление в лике святых. Со времен петровских преобразований и на протяжении синодального периода ее почитание оказалось под запретом. Но оно возобновилось в 90-х годах XX века.
Наконец, 27 марта 2007 года патриарх Алексий II повелел внести имя преподобной Софии Суздальской в месяцеслов Русской православной церкви. Таким образом, эта старинная святая обретала общерусское почитание.
РОЖДЕНИЕ НАСЛЕДНИКА
А сейчас имеет смысл, отрешившись от печальной судьбы Соломонии Сабуровой, вернуться к новому семейству Василия Ивановича.
Итак, в 1530 году у великого князя московского Василия III родился первенец, названный Иваном. В 1532 году появился на свет второй сын — Юрий, единокровный брат Ивана Васильевича. Он, очевидно, страдал каким-то наследственным заболеванием, поскольку летопись говорит о нем: «несмыслен и прост». Никакой роли в судьбе старшего брата и в делах правления он не сыграл.
Василий III ко времени рождения первенца был уже человеком немолодым. Он с необыкновенным вниманием заботился об отпрысках, но недолго пробыл с ними. После мучительной болезни великий князь скончался в декабре 1533 года. Тогда старшему сыну шел четвертый год.
Вряд ли память его сохранила сколько-нибудь обширные воспоминания о родителе. Да и научить его хотя бы азам державной науки великий князь Василий Иванович не мог. Выстраивая образ отца перед мысленным взором, мальчик, скорее всего, пользовался словами матери, ее родни, а позднее — повествованиями старых вельмож, служивших когда-то Василию III.
На смертном одре Василий III крестом благословил своего первенца Ивана на великое княжение. Этот крест, по словам летописи, имеет древнюю историю: им благословлял еще святой Петр-митрополит Ивана Калиту. Умирая, Василий Иванович призвал «бояре своя» оберегать русскую землю и веру «от бесерменства и от латынства и от своих сильных людей, от обид и от продаж, все заодин, сколько… Бог поможет», а также взял крестное целование со своего взрослого брата Юрия в том, что тот будет честно служить Елене Глинской и малолетнему Ивану, не пытаясь захватить власть. Впрочем, этот символический акт отнюдь не воспрепятствовал политической борьбе, развернувшейся после смерти Василия III…
Большинство историков придерживались и придерживаются концепции, согласно которой Василий III перед кончиной назначил «регентский» или «опекунский» совет из числа влиятельных людей, коим он мог доверять. Или как минимум из числа знатных вельмож, персон могущественных, от которых можно было ожидать хотя бы минимальной лояльности. Этот совет теоретически мог действовать чуть ли не как особое учреждение, обладающее значительной властью. Но состав названного совета не определен, документов, составленных от его имени, науке неизвестно, а попытки реконструировать списки «опекунов» чаще всего выливаются в прикидывание: кто из государственных деятелей 1530-х годов, входивших в Боярскую думу, получил наибольшее влияние на дела? По всей видимости, значение имеет прежде всего то, какие силы правили страной, а не какие представители этих сил входят в реестр «опекунов». Само наличие «регентского» совета и четко очерченных властных полномочий «опекунов» до сих пор не может считаться доказанным[7]. А вот состав Боярской думы и главнейшие назначения на воеводские посты в источниках отразились. И наиболее значимые на доске большой политики фигуры по ним видны. Для восстановления политической картины регентства Елены Глинской при государе-малыше это гораздо важнее, чем бессмысленное перетирание списков «опекунского» совета.
Военно-политическая элита России состояла в ту пору из нескольких групп аристократии. Самой старой и самой преданной российским государям была та из них, что «комплектовалась» из нетитулованной знати — боярских родов, служивших Москве на протяжении многих поколений. Таковы Захарьины, Сабуровы[8], Морозовы, Плещеевы, Шереметевы, Челяднины и иные. Близко к ним стояло боярство из присоединенного к Москве Тверского княжества, например Бороздины и Карповы. Когда-то именно этот слой являлся самым многочисленным и самым влиятельным при дворе великих князей московских.
Однако чем дальше, тем больше старомосковских бояр теснили «княжата» — потомки великих и удельных князей, потерявших права на политическую власть в своих княжениях, но взамен получивших право занимать высокие и высшие посты на службе у московских монархов. Они уже преобладали в Боярской думе и на воеводских постах в армии. Среди них князья — Оболенские, Шуйские, Ростовские, Курбские, Голицыны, Мстиславские, Палецкие, Пронские, Звенигородские.
Так вот, при Елене Глинской наибольшим влиянием на дела располагали именно служилые «княжата», прежде всего род Оболенских (особенно И. Ф. Телепнев-Оболенский), а вместе с ним часть разветвленного рода Шуйских. Кое-что досталось ростовским князьям. Из старомосковских бояр более всего влияли надела Захарьины, М. В. Тучков-Морозов, семейство Челядниных.
Мальчик Иван остался на попечении матери, великой княгини Елены Глинской, окруженной представителями аристократических семейств, перечисленными выше.
Через пять лет после смерти отца маленький наследник престола потерял и мать. Краткое правление ее драматично, а уход из жизни оставляет впечатление темной загадки.
Елену Глинскую не лучшим образом приняли русские вельможи. Чужачка из русско-литовского рода, она пришла на место Соломонии Сабуровой, абсолютно «своей» в среде старомосковской служилой аристократии. Вторая жена получила большое влияние на великого князя, хотя с ее именем накрепко сплелись некрасивые обстоятельства разводного процесса.
7
«Промежуточная» точка зрения высказывалась А. Л. Кургановым и М. М. Кромом: совет существовал, но довольно быстро утратил свое значение. М. М. Кром также подчеркивает возрастание роли Боярской думы в 1530—1540-х годах. По его мнению, Дума превратилась в «коллективный орган руководства страной».
8