Как воевода бесшабашный,
А тут по делу под Москвой.
Он сыну свадьбу затевает,
Сыночка хочет поженить
На девке Ховринской, желает
За ней богатство получить".
"И что? - Иван пожал плечами,
Косясь на стынущую дичь, -
Им голодранцам можно чаять
Богатство Ховриных достичь.
Самих же Ховриных не плохо
Привадить ближе ко двору.
Не нахожу я в том подвоха,
Тебя же, отче, не пойму".
"Случайно вышло препиранье
У сына Кашина, вражда
Во время праздного шатанья
С Чулковым Гришкой у пруда.
Чулков сам к Ховриным решился
Сватьев заслать; в ножи пошли,
Но слава Богу люд вступился
И бой без крови развели.
Чулков лишь в рындах и подьячих,
Откуда гонор не пойму,
И князь конечно же назначил
Урок плетьми задать ему".
"Так это кашинские рожи
Чулкова ждали на заре?
Хотели высечь, а сторожа
Моя взяла их на дворе? -
Царь откусил от стылой птицы,
Махнул рукой туда-сюда, -
Они совсем и не убийцы?
Вот так святая простота.
Они меня в засаде ждали
Не подавая голосов.
На стражу яростно напали.
Я их убью как подлых псов.
Тебе за всех просить охота,
Тебе лишь верю одному.
Но то никчемная забота.
Как помнишь, в прошлую весну?
Ты со боярами толпою
Ко мне в ночи как стая сов,
Связав охрану с жутким воем,
Ворвались, заперли засов.
Желали правды зло и громко,
Притворно сделав скромный вид,
Достопочтенный и покорный,
А я едва не был убит.
Ты был им стягом берегущим,
Тобой прикрылись бунтари
От гнева слуг моих бегущих,
Призывы слышавших мои!"
Иван умолк и стало слышно
Как бьют в церквях колокола.
Сперва вдали, потом всё ближе,
И зазвонила вся Москва.
Весь мир стал чудом колокольным.
Иван поднялся, встал к окну,
Поскрёб, ударил недовольно
Ногтём в оконную слюду.
Сквозь иней еле различались
Дымы над крышами домов,
Стрельцы верхом куда-то мчались,
Комки летели от подков.
Меж куполов воронья стая
Клубилась пеплом на ветру,
В поземке псы беззвучно лая,
Козу гоняли по двору.
Нырнуло солнце, снова вышло,
Плеснули вороны крылом.
В стенах пел голос еле слышно
Над колыбелью перед сном.
Выл ветер, в кузнице далёкой
Кузнец подковывал коней
И ветер в башне надворотной
Выл то слабее, то сильней.
"Меня лишали с малолетства
Свободы царствовать и жить.
И всё, что помню я из детства -
Убийства, бунты, реки лжи.
Чернь друг на друга поднимая,
Ратши и Глинские на круг
Травили ядом, колдовали
Открыто, не стесняясь слуг.
В Казань везли вдали от войска,
Что шло по берегу в огне.
Молил я за его геройство.
Про приступ не сказали мне.
Казанцы зря не взяли хана,
Что я им мирно предлагал,
А взяли турка от султана,
И дишь тогда я осерчал.
И жили бы как наш Касимов,
Но вот попутал их шайтан.
Прогнали наших побратимов
И правоверных мусульман.
Взорвали стену, жадный Курбский
В проём за славой побежал,
Но бой крепчал, погнали русских.
"Секут!" - он первый закричал.
Меня от славы уводили,
На приступ без меня пошли
И без меня не победили,
Лишь смерть позорную нашли.
Давно враги мое семейство
Счастливым видеть не могли,
И через яды с чародейством
Анастасию извели.
Царицу, милую юницу -
Мать шестерых моих детей.
Припомнишь ты, на ней женился
Когда пятнадцать было ей.
Сильвестр - лиса в овечьей шкуре
И злой предатель Адашёв.
Но хорошо, что милый шурин
Василий Юрьев всё нашёл.
Раскрыл злодеев чародейство
И справедлив был царский суд.
Пускай жестоко было действо,
Но так и Бог бы выбрал тут.
Для всех кругом была опасность
Под чары страшные попасть.
Макарий, вот уж несуразность,
Успел их жертвой слабой пасть".
"Все это Богу нетерпимо! -
Сказал в ответ митрополит, -
Про эти мерзости вестимо ль,
Чего Москва вся говорит?
К чему расправа над сынами
Шишкова, не щадя семей?
На плахе Сытины с главами
Расстались - Фёдор, Алексей.
Князь Воротынский, князь Курлятьев
В опале - изгнаны как псы.
Потом ты умертвил их братьев.
Ты что творишь? Ты ж мне как сын!
Иван, я твой духовник с детства,
Ты вырос на моих глазах,
Я помню как ты по соседству
Топтал всех встречных на конях.
Ты в детстве муками животных
Извел немало, слуг хлестал
И в десять лет ты принародно
Прохода девкам не давал.
Полно людей ты бестолково
По пьяной дури загубил;
Как в Невеле ты Шаховского
Во гневе палицей убил.
По убиенным шлёшь ты вклады
В монастыри по сто рублей
И больше, это Богу ладно,
Но он глаголит: "Не убей!"
Митрополит на посох грузно
Опёрся, встал так, будто он
Оставил в этой келье узкой
Всю жизнь под карканье ворон.
Кресты на нём в лучах рассветных
Горели как на куполах.
Изрек: "Помилуй деток бедных.
Они никто в твоих делах.
Князь Кашин молит о прощеньи
Тем своякам младым, что ты
С утра отправил в подземелье.
Так душно, дай скорей воды".
Царь из кувшина золотого
Дал Афанасию воды.
"Ну, ладно, если все готовы
Ручаться будто это сны, -
Иван невольно стал кривляться, -
Пущу на волю дураков.
Ты перечисли, кто ручаться
За них имуществом готов.
Потом, как водиться с порукой,
Нарушит этот Кашин что,
Сгною с детьми, женой, прислугой
И с поручителем его.
Опала будет непременно,
Под ссылку, казнь, в пучину бед.
И пусть свой крест несут смиренно.
Таков и будет мой ответ".
Расцеловав митрополита,
Иван почувствовал и боль.
Свинцом пытаемый налитым,
Как на кресте сдавил он вой.
Но распрямился: "Хватит, отче,
В молитвах помни обо мне.
Освобожу их как ты хочешь,
По недоказанной вине.
Пускай идут, вот только Юрьев
Расспросит их, что было тут.
И если скажут всё без дури,
Их по домам и отвезут".
Митрополит всё понял, вдрогнул,
Стал отступать себя крестя.
Ушёл, с размаху дверью хлопнул,
Негодованием горя.
Иван вновь принялся за птицу.
Ел жадно, как в последний раз.
Вдруг слёзы выйдя сквозь ресницы,
Упали из угольих глаз.
Горячим бешенством задушен,
Во гневе лютом будто пьян,
Зубами мясо рвал как души
Царь Божьей милостью - Иван...
...Был вечер, факелы чадили,
Морозом дуло от окна.
Иван прошёл и сел в средине
На пир накрытого стола.
И закрутились, взволновавшись
Пол сотни пляшущих теней,
И столько же людей, подняашись