Пусть ты святой как царь небесный,
Как император Константин,
Твой труд постылый, бесполезный
Не с Богом ты идешь, один.
А Русь опять в руках баскаков -
Дружин бесжалостных князей,
Лихих воров, опричных хватов
И их прожорливых семей.
Из преисподней вышло семя
Как туча крыльями треща,
Ещё не взрощенное семя
Жрала хмелея саранча.
Страна в мученьях издыхала,
И к сыновьям своим взывала,
Не истязать и не губить
И кровь из ран её не пить.
Но тщетно! Пили кровь и рвали
Её на мелкие куски.
Среди умерших пировали,
Среди разрухи и тоски!" -
Шептал дьяк тихо подле горна,
Почти неслышимый потом.
Шла пена красная из горла
И после шевелил лишь ртом.
"Признался или не признался?" -
Иван на всех поднял глаза.
А Зайцев злобно улыбался:
"Всех выдал брат чумного пса!
Назвал немало, вот их список,
В руках теперь они у нас, -
Подали свиток, между мисок
Он раскатал его тотчас!"
Присел он и на пальцы плюнул:
"Никита Фурцев - казначей,
Опричный дьяк Иван Наумов,
Румянцев был что у ключей
Уже давно в Избе Поместной.
Тут больше сотни человек".
"Народец этот нам известный", -
Сказал Барятинский в ответ.
"Убил бы всех я новгородцев, -
Сказал Басманов Алексей, -
Они всегда как инородцы
Держались от других земель.
Таились, бунты поднимали,
Хотели гибели Москвы,
Казанцев наших воевали
Их псов-ушкуйников чалны.
Отсесть к Литве им не позволим.
За баснословную деньгу
Торговли всех их переколим.
Деньгу нельзя отдать врагу".
"Псы-новгородцы перестали
Слать деньги в царскую казну, -
Поддакнул Зайцев: - Убивали
Их собирающих в Москву.
Душили наших старост губных.
Людей опричных смертно бьют
Уже на торжищах прилюдно.
Плетями мытарям дают!"
Пройдясь вдоль дымного чертога
Басманов лишь махнул рукой:
"Везде людей разбойных много.
Сыскать их надо с головой.
Зачем туда врываться скопом
Как апокалипсиса псы?
Ведь разыскал же прошлым годом
Я вам Слащёва из Литвы".
Старик Басманов лбом широким
Вокруг себя как тур мотнул.
И был бы рог, то этим рогом
Малюту он бы и проткнул.
А Бельский чуя это, тучей
Висел, глазами зло сверкал.
Прервал всех сверху голос звучный,
Оттуда Ярцев прокричал:
"Царя царица звать изволит
В свои палаты почивать!"
Иван, поморщась как от боли,
Наверх пристроился кричать:
"Скажи ей - в Лавру я уехал
Ночной молебен отстоять.
Коль сильно хочется утехи,
Я ей коня могу прислать.
А мне пусть быстро накрывают
В палате пиршественный стол,
И всех опричных приглашают
И тащат девок за подол!"
"Грех это!" - Вяземский знаменьем
Себя тут крестным осенил.
Царь промолчал. Без промедленья
Барятинский проговорил:
"Пока татарам не под силу
Зимой из Крыма угрожать,
Нам новгородского громилу
Весьма сподручно растерзать.
Полками нужно поскорее
Мятежный Новгород занять.
Но прежде слух пустить, что Ревель
Идём ливонский воевать.
Войдём за стены, там и схватим
Владыку, Сыркова, других.
И откуп городу назначим -
Подкормим всех дворян своих.
Своих в торговле и посаде
Посадим до конца веков.
Налог двойной царю пусть платят.
Потом возьмём Изборск и Псков!"
Повёл князь медленно рукою
Туда, где дьяк в крови лежал.
Басманов снова головою
Седой печально закачал.
"Перечишь снова?" - крикнул Зайцев,
И крепко свой кинжал схватил.
Но погрозил ему царь пальцем,
И крикуна остановил:
"Пётр, охлани и сядь обратно.
А ты, Басманов, говори.
Свой драгоценный опыт ратный
На наше дело примени.
Пускай поучатся баскаки,
Не всё им лавки то громить.
Ведь новгородец лют до драки,
И бой там сильный может быть.
Такой поход меня тревожит;
Теперь в опричнине не те,
Кто насмерть с честью биться может,
Сейчас отребье в слободе".
Готовый, что его, возможно,
Захочет Бельский перебить,
Басманов начал осторожно
И с явной грустью говорить:
"Мы собирали по крупицам
Людей, чтоб тысячу набрать
И мог я каждым поручиться,
Теперь у нас лишь мразь и тать.
Нужны опричным земли, деньги,
По кумовству собрались здесь, -
Он сел устало на ступеньки, -
Была нес тыща, стало - шесть!"
"Ты не в себе?" - опешил Бельский,
А Зайцев выкатил глаза.
Лицо Барятинского зверской
Личиной стало, он сказал:
"Поосторожней, воевода!
Ты всех нас хочешь оскорбить.
Ты лучше каверзы похода
Спеши скорее обсудить".
"Тут каждый знает, что я знаю;
Про грабежи стрельцов, разбой,
И про дворян напоминаю,
Лишь мы ворвёмся в град любой.
Резня, погром, грабеж случится.
Никто не любит северян.
Нам с немцем и ливонцем биться,
А им брать деньги с басурман.
Случится бой, шустры те тоже
Свои пожитки защищать,
Клинки вытаскивать из ножен,
И чернь по селам поднимать!"
"Боишься подлых новгородцев?" -
Спросил Иван держась за грудь.
"Они дают нам добровольцев,
Деньгу, мостят и чистят путь.
Коней содержат, крепостицы,
Блюдут наш Воинский наряд,
Все что в Ливонии годится,
И пушки каждый год дарят.
Другой в войне опоры нету,
Нам долго там ливонца бить.
Прошу прислушатся к совету;
Зачем свой тыл нам пустошить?"
"Ты старым стал, мой воевода, -
Царь задыхаться стал: - зараз
Во время нового похода
В тылу восстанут против нас.
И от Москвы отрежут войско,
Всё войско, что же тут играть?
Не видишь разве как все скользко,
На север нужно двигать рать?"
Взмолился тут старик Басманов:
"Я всех предателей с числом
Людей своих отборных малым
Тайком повяжем, приведём.
Клянусь чем хочешь, царь великий.
Прошу чтоб список ты мне дал!"
Все замолчали и на ликах
Огонь черты перебирал.
Иван, не вымолвив ни слова,
Упал, и пена изо рта.
Затрясся от озноба злого,
Как рыба выкатил глаза.
Его опричники схватили,
Повисли на руках, ногах.
Наверх на воздух потащили,
Дав закусить ремень в зубах.
Басманов Фёдор задержался,
С упреком глянул на отца.
Один над дьяком он остался
И плачет - нет на нем лица:
"Пускай пока живёт в столице,
И ждёт, как кончится поход,
Но если там всё подтвердится,
Его смерть лютая здесь ждёт.
Мы принародно вырвем мясо,
Живьём отварим в кипятке,
Чтоб отошла вся кожа сразу,
И он не умер налегке!"
Глава четвёртая
ПОХОД НА НОВГОРОД