Появился звук, чёткий разборчивый, ещё бы язык понимать, не слово через пять. Царь показал на одного из обвиняемых, назвал его Еропкой, произнёс непонятную фразу. Удалось разобрать только про татя и про живот, "живот" - это жизнь на старом языке, "тать" - он во всех спектаклях тать. Проскочило слово "ендова", знакомое, вроде, а вот что значит непонятно. Еропку схватили под руки, перевернули вверх ногами, и начали макать в бадью с грязной водой. Рядом крутился начальник с целой коллекцией причиндалов у пояса, помимо сабли и нескольких ножей, там болтались метла и свежая голова небольшой собачки. Опричник, ясно, а вот суетится зачем непонятно. Может из удовольствия - зубы скалит радостно, что та дохлая собачонка.
Подумалось - точно, как в классических фильмах про мафию. В училище Вадим реферат делал по тем съёмкам, по истории искусств, запомнил хорошо. Мафиозный царь у нас был, а прозвали Грозным, фамилия Рюрикович. Почему не Карлеоне? Очень подошло бы при той-то организации работы.
Нет, не как в фильмах, здесь вся сцена разваливалась на куски. По замыслу любого режиссёра, или пусть даже царя, должны статисты подчёркивать напряжённость. Хотя бы смотреть на действо с ужасом, или, скажем, со злобной радостью. А тут пялятся кто куда. Имелись, конечно, и упивавшиеся, открыв рот, чужим мученьем, и старавшиеся отвести взгляд в сторонку. Но большинству было всё равно - ну согнали в массовку, так отстоять и восвояси. Каждый участвовал сам за себя, не было общего вектора, поддерживающего или противостоящего главному действующему лицу, царю. Царь. Он-то смотрел на казнь заворожено, увлечённо, будто ребёнок, не способный оторваться от давно знакомого, но такого любимого мультфильма. Диссонировал царь с массовкой, не мог своим энтузиазмом, болезненным интересном, собрать сцену. Главным действующим лицом оставался, а вот главным героем никак.
Но Вадиму хватило и действия, и царя. Пробрало, несмотря на всё сценическое безобразие. Не может нормальный человек, не больной на голову, пусть даже и артист, смотреть как, на потеху шизофренику, медленно и неуклюже топят какого-то Еропку. Здесь не фильм ужасов, где кровищи и кишок так много, что подсознание шепчет детское "это понарошку". Здесь документалистика, скрытая съёмка.
По коже, под синтепоном, пробежала волна мурашек - теперь уже не от холода, от впечатления. На такое он не подписывался, валить с этой съёмочной площадки к той самой матери... Стоп! Забыл, вжился в действие, заворожило. Ведь для того и нарядился в этот балахон, чтобы прекратить безобразие, поменять пьесу. Еропку, вон, уже из воды вынули, похоже не дышит, а архангел размышляет, впечатления ловит!
Вадим вспомнил роль, пошевелился, величественно повёл рукой над головами зрителей. Взял ноту "до" как мог низко. Расправил плечи, чувствуя шевелящиеся сзади пластиковые крылья, и даже, показалось, ветерок тёплый поднялся. Показалось или Сашины помощники спецэффекты включили?
Первым его заметил деятель в разноцветном наряде и меховой шапке, стоявший почти около трона. Вскрикнул неразборчиво и согнулся земным поклоном. Не рассчитал, забыл про лестницу, в пол лбом ударить не удалось, покатился вниз. Но внимание общее привлёк. По тому, как все задрали головы, перед тем, как рухнуть на колени, Вадим понял - синтепонового ангела видят парящим сверху. На облако его физики поставили, что ли? Логично, если на облако.
Вспомнил сцену, акцент и медленно, со всем возможным пафосом - а уж в этом он специалист - зачитал. Слов сам почти не понимал, да надо ли? Писавшие текст наверняка дело знали. Нечто вроде "Червь, владыкой мира прикинувшийся! Возбойся, предайся страху Божию!", вновь картинно махнул рукой и слегка сдвинул регулятор на лазерном мече. Из рукоятки выдвинулся кончик голографического лезвия. Хорошая модель попалась - всеми цветами сияла, но особенно впечатляли сине-голубые, скатывающиеся к острию, искры. Вадим повёл удлиняющимся лучом над головами толпы в сторону Ивана. Придворные, или как они тогда назывались, отхлынули, поняли, поганцы, кто здесь "червь, владыкой мира прикинувшийся". Регулятор ещё чуть вперёд и лезвие упирается в ступеньки на освобождённом пространстве. Огонь, камень кипит и плавится - так вот почему Саша про испепеление говорил, настоящий меч, с мощным лазером. Вадим быстренько задвинул регулятор - спецэффект, конечно, сильный, но цареубийство сценарием не предусмотрено.
Четвёртый Иван, дёргал головой в разные стороны, выражение его лица всё время менялось. Смотрел то умилённо на архангела, то с ужасом на оплавленные ступеньки, гневные взгляды метал на расступившуюся челядь. Не забывал поглядывать и на брошенного в грязь Еропку. Наконец, вывалился из своего трона и уткнулся головой в ворс ковра. Проняло. Из-под тяжёлых разноцветных одежд высунулись ноги, обувка с одной соскочила и миру предстала сморщенная пятка.
И таким этот садист оказался жалким, так брезгливо на душе стало, что Вадим забыл текст. В первый раз в жизни забыл. И в голову идей не приходило, кроме юмористов разных времён и народов. Что-то вроде истерики, когда изнутри поднимается глупое басовитое хихиканье. Никак его не придушить, и самому стыдно, и поделать ничего не возможно. И ещё стыдно, что сорвалась съёмка.
Пусть хоть косо, но закончить - артист не ретируется, не завершив сцены - Вадим всё с тем же пафосом процитировал Марка Твена:
- Сомкни ты челюсти, тяжёлые как мрамор. И в монастырь ступай, - не удержался, добавил уже совсем от себя. - Чтоб сегодня же монахом, на Соловки, отморозок!
Саша хлопнул Вадима по плечу:
- Получилось, отправил ты маньяка на пенсию. Зря только Соловецкий монастырь выбрал, слишком богато там было в шестнадцатом веке. Лучше бы в пустынь какую-нибудь, жёлуди лопать.