Я стоял на коленях перед небольшим костерком и разогревал тушенку. Тем временем Коля Иванов, дружок мой, выложил из своего «сидора» (вещмешка) на вафельное полотенце несколько кусков рафинада, нарезал хлеб…
— Вот сейчас закурю и принесу воды, — сказал он. — Чайку сообразим после обеда.
Он свернул козью ножку из крепкой моршанской махорки и выхватил из огня тлеющий прутик.
Тут к нам подошел ефрейтор Вася Шмаков. Присел на корточки рядом со мной, покосился на тушенку и смешно наморщил нос.
— Братцы, может, меня примете в компанию? Пришел я не с пустыми руками. Буханка хлеба имеется, несколько картофелин, луковица… Ну и граммов двести… — Шмаков подмигнул, щелкнул пальцем по обшитой сукном баклажке на поясном ремне. — Что оживились? В баклажке самая обыкновенная водичка. На общий же стол могу предложить граммов двести… сухой колбасы! — Где и как попала она к Василию Шмакову — секрет изобретателя. Но колбаса имеется, а это сейчас главное…
Вся рота знала, какой у Шмакова редкостный аппетит. В один присест Вася легко мог уничтожить двухдневный сухой паек. «Терпеть не могу, — говорил он, — таскаться с продуктами. Война есть война — еще убьют ненароком, добро пропадет. Нет, лучше уж съесть не отходя от кассы».
Мы с Ивановым, словно сговорившись, удивленно посмотрели на Шмакова. Подумать только: Вася предлагает нам колбасу!
А Шмаков откашлялся, вытер ладонью губы и продолжал:
— Вы, конечно, решили, что от жары пли по какой-то другой причине аппетит у меня исчез и потому я такой добренький. Не-ет, братцы! Просто знаю себя. В моем «сидоре» колбаса долго не удержится, и убедительно прошу взять ее на сохранение до вечера. Как раз на троих поужинать хватит. Поджарим с картошечкой и лучком… М-м-м! Вкуснятина! Одним словом, учитывая мой вклад в общее дело, надеюсь, поделитесь тушенкой…
Мы переглянулись с Ивановым — поняли друг друга без слов. Ладно уж! Что поделаешь?
— Согласны, поделимся, — махнул я рукой. — А то, чего доброго, еще умрешь от голода в жутких судорогах.
— Знаете, братцы, до войны я прилично зарабатывал и к разным деликатесам пристрастился. Просто гурманом стал. Индейку с абрикосами едал, фазана в красном вине… Судака с грибами… Куропатку с апельсинами… — Он вздохнул. — Но вкуснее тройной ухи ничего нет на свете. Всякая уха хороша — и стерляжья, и уха по-марсельски, но тройная… — Шмаков замотал головой и сладко облизнулся. — М-м-м!.. Теперь, конечно, не до всяких там разносолов, была бы грубая деревенская пища.
— Что еще за пища? — пожал плечами Иванов.
Шмаков посмотрел на него и ухмыльнулся.
— Бывалый солдат, а простых вещей не знаешь! Грубая деревенская пища — это масло, сало, молоко, сметана, яйца…
Он рассмеялся, довольный своей шуткой.
Рассмеялись и мы с Ивановым. Вот уж этот Шмаков на выдумки горазд! Штукарь, каких поискать!
Я снял с огня круглый армейский котелок с дымящейся тушенкой и скомандовал;
— Отставить разговорчики! Подсаживайтесь ближе! Васю не требовалось упрашивать и уговаривать.
Он мигом достал свою алюминиевую ложку.
Вскоре от тушенки осталось одно, как говорится, приятное воспоминание.
Приступили к чаепитию. Сахара у Шмакова заведомо не было. Еще накануне он расправился с ним, приговаривая свое: «Убьют — пропадет…» Мы пожалели его и выделили из своих запасов.
Чаевничать все мы любили, и одной кружки на каждого показалось маловато. Шмаков вызвался сбегать к роднику и через минуту-другую вернулся, бережно держа плоский трофейный котелок с водой.
Едва Шмаков уселся на свое место у костра, как в стороне промчались наши штурмовики. Летели низко, чуть не задевая верхушки деревьев.
— Серьезная машина, — заметил Иванов и подложил в огонь несколько сухих веточек. — На себе испытал. До сих пор не пойму, как жив остался…
— Впервые слышу, — молвил я.
— Тебя, Ваня, тогда не было в роте. В госпитале лежал после Ингульца.
— Ингулец, Ингулец… — вздохнул Шмаков. — Сколько наших полегло на той переправе! Дорого она досталась…
— Так вот вскоре за Ингульцом работенку нам дали, — продолжал Иванов, — два прохода для разведки подготовить. Взял я Петю Кравчука, его, — кивнул он на Шмакова, — еще несколько человек… Не один час провозились мы под носом у немцев. И без моих слов отлично знаешь, что такое противопехотки и как снимать их опасно. Да еще ночью, в кромешной тьме, когда своих пальцев не видишь и все на ощупь делаешь… К своему переднему краю подползли, когда уже светать стало. Устали зверски, но на сердце было радостно. Задание выполнили удачно, потерь нет.