«Дорогие мои! Честно и добросовестно выполняете вы солдатский свой долг. Нет среди вас нерадивых, таких, чтобы к военной службе, как говорится, боком стояли…»
Так или примерно так думал я в ту минуту, рассматривая, что вокруг творится.
Пушкари и летчики здорово разметали немецкие укрепления. Куда ни глянешь, все исковеркано, смято, покорежено. На месте дотов железобетонные глыбы с торчащими металлическими прутьями. Размочаленные бревна разбитых блиндажей. Разбросанные взрывами снаряды, минометные лотки, гранаты… И воронки, воронки вокруг на обугленной, еще дымящейся земле.
В три ряда встали на нашем пути метровые двутавровые балки в бетонных основаниях — «зубы дракона».
Прямые попадания проделали бреши в надолбах, перепахали противотанковый ров перед ними. И все же требовалось подорвать, оттащить в стороны остатки «зубов дракона». Иначе танкам не пройти.
Едва сунулись, неподалеку ухнула мина. За ней со зловещим свистом другая… Повеяло запахом горелой земли, терпким пороховым дымом.
На войне как на войне, без риска не обойтись, но что там ни говори, а с навесным минометным огнем шутки плохие.
— Ложись! — скомандовал я.
Наверное, лейтенант Трофимов увидел всю эту картину, потому что отвернул башню и раз-другой саданул из пушки. Не знаю, угадал ли он адрес немецкого минометчика, только вдруг стало тихо.
Мы уже обрадовались, что сможем быстро выполнить задание, а тут снова ухнуло. Угрожающе просвистели осколки.
Засекли! Бьют, очень похоже, не вслепую. Огонь корректирует наблюдатель. Того и гляди накроют.
Наш брат сапер привык работать в любых положениях, но попробуй тащить, ползая по-пластунски, тяжеленные балки с намертво приставшим к ним бетоном. На это кто знает сколько времени угробишь…
Что делать?
Может, послать двух-трех ребят отыскать и ликвидировать этот проклятый минометный расчет?
Я не успел придумать ничего больше, как Алимбаев что-то крикнул, я не разобрал что, вскочил на ноги. И похолодел. Алимбаев, дяденька — достань воробушка, так прозвал его Шмаков за высокий рост, убегал с поля боя! Убегал как жалкий трус, бросив своих товарищей, бросив оружие.
— Стой! — закричал я изо всех сил. — Стой! Назад! Но Алимбаев уже был далеко и скрылся за танками. Меня трясло от ярости. Предатель, подлый предатель, иначе не назовешь. А я-то считал его хорошим комсомольцем, примерным солдатом. Участник боев за Витебск и Шауляй. Пришел к нам из госпиталя. Скромный, исполнительный… И вот, пожалуйста, отколол но-, мер. Позор на весь полк! Нет Алимбаеву прощения и оправдания. Он ответит по всей строгости военного времени.
К злости на Алимбаева примешивалось недовольство собой. Хорош командир: чуть припекло, и бойцы разбегаются!
И в эту минуту… Нет, я глазам своим не поверил — Алимбаев! Точно, он!
Меня будто живой водой вспрыснули, когда увидел его. Ага, заговорила совесть! Опомнился наконец!
Тем временем Алимбаев примчался к нам и швырнул одну за другой две дымовые шашки. Вот, оказывается, зачем он бегал к танкистам, что раздобыл у них!
Дымовая завеса укрыла нас от врага. За несколько минут дорога была расчищена, и тридцатьчетверки ринулись вперед.
И еще в тот день отличился Алимбаев: вместе с Кравчуком фугас на развилке шоссе обезвредил. Все как есть доложил я капитану Очеретяному, чтобы наградили парня. Заслужил, что и говорить!
Только не успел Алимбаев получить награду — погиб при воздушном налете. Выросла еще одна солдатская могила. Ох и много рассеяно их на трудных дорогах войны! Ох и много…
ВОТ ОНА, ГЕРМАНИЯ!
Наступил сорок пятый год. На фронте против нас все больше стариков и безусых мальчишек — фолькс-штурмистов и гитлерюгендовцев. Последние резервы гитлеровцев.
Появились и ручные гранатометы кумулятивного действия — фаустпатроны. Оружие, ничего не скажешь, серьезное. Шарахнет — танковую броню насквозь прожигает. Дыра величиной с шапку.
Чуть ли не каждый фольварк — помещичье имение — фашисты превратили в крепость. Окна в подвалах приспособили под амбразуры, на чердаках оборудовали наблюдательные пункты…
Но ничто уже не могло изменить исход войны. Мы продвигались в глубь Восточной Пруссии.
Там же на одном из хуторов, если память не изменяет, Троссвальде, гауптмана, капитана то есть, в плен захватили.
Шинель на нем как с иголочки, со светлыми цинковыми пуговицами. Фуражка с высокой тульей и вышитым серебряной канителью гербом. На мундире железный крест на красно-белой ленточке.