На рассвете нажали наши, прорвали немецкую оборону и пошли вперед. А в наступлении большая расторопность нужна, чтобы бойцов вовремя накормить. Потому что рота на месте не стоит. Только что тут была, а к вечеру, глядишь, за десять километров ее ищи.
— Видишь, — говорю Черешне, — как противотанковая артиллерия действует? Огнем и колесами пехоту сопровождает. Так и нам с тобой, Федор Алексеич, нужно. Кашей, так сказать, и колесами роте помогать. На голодный желудок, сам понимаешь, не очень-то повоюешь. А как получит красноармеец горячий приварок, так и настроение у него, ясное дело, боевое.
Запряг я Алмаза в двуколку. На козлах вместо ездового умостился. Рядом Черешня. Поехали роту догонять.
За ночь пыль на дороге отсырела. Мягко катятся кованые колеса.
На перекрестке замечаю фанерку с надписью: «Стой! Опасно! Дорогу просматривает снайпер».
«Уже не опасно, — думаю. — Был снайпер, да весь вышел. И след, поди, простыл».
Миновали по объезду давным-давно взорванный мост на нейтралке. Дальше пошли противотанковые ежи — сваренные крест-накрест металлические балки. А вот и обозначенный вешками проход в проволочном заграждении. Темными амбразурами смотрят на нас молчаливые, уже нестрашные немецкие доты, дзоты, железобетонные колпаки…
Придержал коня, дал Черешне рассмотреть подбитую самоходку с намалеванной на броне пантерой. Ствол пушки разворочен прямим попаданием и похож на какой-то нездешний цветок с огромными стальными лепестками.
Наши артиллеристы постарались и в ходовую часть еще добавили. Нескольких траков у самоходки как не было.
Где-то впереди гудит, громыхает, ухает… Бойко бежит наша вороная лошадка. К стрельбе она привычная, только ушами настороженно прядает да хвостом от оводов отмахивается.
Глянул я сбоку на Черешию. Бледноват он чуточку, губы сжал, но молчит по своему обыкновению.
Кончился лесок. Дальше место открытое. Видно, как снаряды рвутся, как взлетают и медленно оседают вниз пепельно-серые фонтаны земли.
«Куда же ты? Неужели не видишь, что впереди творится?» — взглядом спрашивает меня Черешня.
А я как ни в чем не бывало останавливаю Алмаза, прыг с двуколки на землю. Потник поправил, чересседельник подтянул. И все это медленно, не торопясь. По себе знаю — когда товарищ не паникует, на душе спокойней становится, чувствуешь себя увереннее.
Укрыли мы кухню в овраге. Черешня с конем остался, а я пошел роту разыскивать.
Встретил подносчика боеприпасов. От него узнал, что наши в коноплянике на задах села окопались. А в селе немцы закрепились и с высотки напропалую шпарят, вдоль и поперек крестят. На лошади ни за что днем не проехать.
«Что же делать? — думаю. — Июль месяц. Жарища.
Суп в котле до ночи не выдержит, наверняка скиснет».
Возвращаюсь и всю обстановку Черешне выкладываю.
— Что сразу, — говорю, — суп на землю выливай, что ночи жди — один толк, все равно испортится.
Потупился повар, между бровями глубокая складка пролегла. Молчал он, молчал, а затем глухо говорит:
— Конечно, суп супом, но если сейчас в роту добираться, убить могут… И очень даже просто… Подождем, может, отойдут немцы.
Чувствую, злость закипает во мне. Но сдержался и сухо, выдержанно отвечаю:
— Ты, брат, как хочешь, а я отсиживаться здесь не собираюсь. Подумай, каково бойцам под огнем да еще не евши?
Злой, словно черт, набил я вещмешок сухарями. Супу налил в термос.
По ссутулившимся плечам повара вижу — трудно ему. Колеблется, не решается, что-либо делать.
Я уже одну руку в лямку термоса продел, как Черешня подошел.
— Одного термоса мало будет, — говорит тихо и глаза отводит. — Что тридцать восемь литров на роту? Погоди, еще один наполню.
«Вот это другой разговор, — обрадовался я, — давно бы так!» Но Черешне ничего не сказал.
Нагрузились мы и пошли. За спиной у каждого по термосу. На шее «сидорок» с сухарями, в руках винтовка. На ремне подсумок, гранаты. Таков уж порядок на передовой: ни шагу без оружия. На войне как на войне. Случилось же в соседнем батальоне, что два немецких разведчика на повара нарвались. Хорошо, что не растерялся парень. Черпак в сторону и двумя выстрелами обоих уложил.
Шагаем по исклеванному минами шоссе мимо корявых, приземистых осокорей. С телефонных столбов порванные провода свисают.
Наверное, заметили нас вражеские наблюдатели — из пулемета ударили. Мы с Черешней в кювет скатились. Пули над головой свистят, осколки из булыжника высекают.
Но едва пулемет в сторону огонь перенес, мы через шоссе перемахнули и за кустами схоронились.