Да озарит он заточенье
Лучем лицейских ясных дней.
Псков, 15 декабря 1826 года.
Отрадно отозвался во мне голос Пушкина. Преисполненрый глубокой, живительной благодарности, я не мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнаньи. Увы, я не мог даже пожать руку той женщины, которая так радостно спешила утешить меня воспоминанием друга; но она поняла мое чувство без всякого внешнего проявления, нужного, может быть, другим людям и при других обстоятельствах. А Пушкину, верно, тогда не раз икнулось. Наскоро, через частокол, Александра Григорьевна проговорила мне, что получила этот листок от одного своего знакомого пред самым отъездом из Петербурга, хранила его до свидания со мной и рада, что могла, наконец, исполнить порученное поэтом. По приезде моем в Тобольск в 1839 г. я послал эти стихи к Плетневу. Таким образом они были напечатаны (в «Современнике» за 1841 г.), а в 1842 г. мой брат Михаил отыскал в Пскове самый подлинник Пушкина, который теперь хранится у меня в числе заветных моих сокровищ».
Но возвратимся к Пущину еще свободному, Пущину – судье, Пущину – общественному деятелю, Пущину – члену тайного общества.
Гуманный образ мыслей, горячее, отзывчивое на страдания ближнего сердце и благородный, решительный характер завоевали Пущину «почтение граждан». Даже Греч, тот самый Греч, который дал в своих «Записках» столько несправедливых характеристик многих декабристов, отозвался о Пущине такими строками:
«Иван Иванович Пущин, один из воспитанников Царскосельского Лицея первого блистательного выпуска, благородный, милый, добрый человек, истинный филантроп, покровитель бедных, гонитель неправды. В добродетельных порывах для благотворения человечеству вступил он на службу безвозмездно по выборам в уголовную палату… Он выстрадал слишком тридцать лет в Сибири… Память об его уме, сердце и характере и глубокое сожаление об его несчастьи останутся навеки в глубине души моей!..»
Строки, несомненно свидетельствующие о завоевании Пущиным «почтения граждан».
Когда Союз благоденствия был закрыт и в Петербурге возникло Северное Общество, Пущин тотчас же вступил и в него.
Им, по свидетельству кн. Оболенского, был принят в Общество Рылеев, – обстоятельство, имевшее, как известно, в судьбах Общества важное значение.
Принимая деятельное участие во всех начинаниях Общества, Пущин особенно горячо интересовался постановкою в нем вопроса об освобождении крепостных крестьян. Известно, что по вопросу о том, на каких именно основаниях следует освободить крестьян, среди декабристов существовали различные мнения. Во второй редакции конституции H. М. Муравьева по этому поводу говорится следующее: «Земли помещиков остаются за ними. Дома поселян, с огородами оных, признаются их собственностью со всеми земледельческими орудиями и скотом, им принадлежащим». На полях этой рукописи другою рукою написано: «ежели огород, то и земля». Существует мнение, что замечание это принадлежит Рылееву, но В. И. Семевский, путем тщательного сличения почерка, пришел к заключению, что замечание «ежели огород, то и земля», сделано на рукописи Пущиным.
Пущин много занимался пропагандою в обществе идеи освобождения крестьян. В статье В. И. Семевского «Крестьянский вопрос в России во второй половине XVIII и первой половине XIX века» находятся такие, основанные на подлинных показаниях декабристов, строки:
«В своем показании, в январе 1826 года, Пущин говорит: «в начале прошлого 1825 года, не находя никаких средств к распространению Общества и желая хоть несколько содействовать к общему благу в духе оного, я учредил в Москве из своих знакомых союз, имеющий целью личное освобождение дворовых людей. Обязанность члена состояла в том, чтобы непременно (курсив, – замечает В. И. Семевский, – в подлиннике) не иметь при своей услуге крепостных людей, если он в праве их освободить; если же он еще не управляет своим имением, то по вступлении в управление оного, непременно должен выполнить обязанность свою. Сверх того, при всяком случае, где есть возможность к освобождению какого-нибудь лица», члены союза обязывались «оказывать пособие или денежное, или какое-нибудь другое, по мере возможности». Из этого видно, что мысль об освобождении крестьян и желание так или иначе реализовать ее в жизни постоянно заботила Пущина.
В декабре 1825 г. Пущин находился в Москве, но, узнав о замыслах петербургских товарищей, тотчас же, не взирая на нежелание его служебного начальства дать ему отпуск, поскакал в Петербург.
Здесь он принял, между прочим, участие в том совещании заговорщиков 13 декабря, на котором Рылеев предлагал Каховскому убить императора Николая, и это обстоятельство, несмотря на то, что о нем Пущин в действительности ровно ничего не знал, было поставлено ему судом в особо тяжкую вину. Не будучи военным, Пущин не мог быть, конечно, и особенно полезным непосредственно в деле возмущения войск против Николая, но он старался принести maximum пользы тому же делу и проявил в этом кипучую энергию. Так, того же 13 декабря, не взирая на множество других дел и хлопот, он нашел время написать в Москву члену Тайного Общества Семенову письмо, из которого «Донесение следственной коммиссии» приводит такие строки: