- Аминь!
Ладья плывёт вдоль по Дону. Давно уже миновали крепость Тану[46], где ханский баскак собирает дань с гостей, плывущих на Русь и в Византию. В Тане баскак осмотрел ладью, но дани не взял. Ещё Чингис-хан велел не трогать попов, пусть молятся своему Богу, чтоб помогал непобедимым татаро-монгольским воинам.
Всё дальше вглубь Руси плывёт ладья. Уже Дои. Степные берега, поросшие высокой, прихваченной первыми заморозками травой, кое-где сменяет лес. Вон лес подступил к самой воде. Он глухо шумит, и стоявший у борта митрополит задумался.
Как сквозь туманную пелену, припомнилась ему родная деревня. Вот так же шумел вокруг неё лес, куда он мальчишкой бегал за ягодами… А позже, в отроческие годы, в тот лес ходил он вместе с черноглазой весёлой Марицей…
Феогност тщетно пытается припомнить её лицо, но оно расплывается, уходит от него.
- Было ли это? - шепчет он.
А потом всё так же глухо вздыхал лес за стенами монастыря, и эти вздохи доносились в его келью. Сколько лет прожил он в Афоне, отвык от мирских дел, а нынче не только духовные дела его забота, о всей Руси пектись надобно.
Рядом стоит именитый московский боярин Хвост, он ростом мал, а борода ниже пояса, по самому борту метёт. Ещё в Кафе по велению великого князя Ивана Даниловича встретил он вместе с тысяцким Воронцовым-Вельяминовым да архимандритом Иваном и боярами митрополичьими нового духовного владыку.
Боярин всматривается вдаль, скоро Дону конец, а там перекат, ладью вытащат и волоком на брёвнах покатят в Проню-реку, потом в Оку. А с Оки до самой Москвы плыть без задержки.
Боярин с наслаждением зевнул и, шумно выпустив воздух, испуганно покосился на митрополита. Но тот продолжал глядеть на освещённый полуденным солнцем лес.
Боярин Хвост промолвил подошедшему боярину Воронцову-Вельяминову:
- За лесом волоком потянем. Смердов поболе пригнать надобно…
- Смерды будут, - ответил тысяцкий.
- Иван Данилович, поди, поджидает владыку…
- А вон, гляди, никак, сам князь!
За лесом завиднелась толпа смердов и спешенных воинов, а у самой воды выделялась высокая фигура Калиты. Ветер трепыхал над его головой стягом.
Боярин Хвост, чтобы не слышал Феогност, шепнул Воронцову-Вельяминову:
- Хитрости у Ивана много - ишь, как митрополита в Москву переманывает. Боится, как бы новый митрополит митрополию в Володимире не оставил.
Тысяцкий так же тихо ответил:
- Нынче митрополиту в Володимире нечего делать. Обнищал Володимир.
А толпа смердов шумно прихлынула к берегу, подхватила подплывшую ладью и на катках потащила из воды.
Глава 2
Нелёгкая служба у Данилки, суетная. Из Орды приехал, в Рязань гоняли. Не успел передохнуть, как скачет в Новгород. В Москве только и того, что к Олексе забежал, Василиска там нынче живёт.
«Вот из Новгорода вернусь, - думает Данилка, - избу срублю, приведу Василиску, спрошу: нравится? Будь тут хозяйкой, будь моей женой!»
И представил Данилка, как будет его встречать из дальних поездок жена - Василиска… А потом и мальчишка, сын, белоголовый…
Очнулся Данилка от дум. Рядом Лука едет. Впереди и позади - ещё отряд дружинников - охрана боярина Плещеева. Боярин, молодой, розовощёкий, сидит на коне вполоборота, шуба нараспашку, и мороз не страшен.
На груди, под кафтаном, у боярина письмо великого князя московского новгородскому посаднику. Плещеев знает его содержание от начала до конца. Вспомнив о письме, боярин подумал: «Видно, не верит Иван Данилович именитым людям новгородским, коли требует от Добрынского, чтоб за боярством доглядал».
Данилка слушает Луку, а сам смотрит вокруг. Чем дальше от Москвы, тем гуще леса, меж ними припорошённые снегом, непроходимые болота. Чуть сверни в сторону - и засосёт вместе с конём.
- Сказывают, болота эти и Новгород спасли от Батыги-хана, - словно угадал Данилкины мысли Лука.
Нависшая ветка ударила по шлему. Шлем и кольчуга на Данилке - подарок Олексы. Такая броня не на всяком боярине. А Лука продолжал:
- Когда Батыгина орда подошла к этим местам, передовые отряды наехали на болото, да так с конями и сгинули в нём. А Батыга-хан узнал о том и поворотил орду от Новгорода. Ты в Новгороде бывал?
Данилка отрицательно покрутил головой.
- А я бывал. Город тот большой, стенами каменными огорожен, а рядом озеро, что море. А коли тем озером плыть да рекой, то приплывёшь в Ладогу-город, а оттуда прямой путь в варяжские страны.
Лука замолк, а Данилка снова думает о Василиске. Тогда, на невольничьем рынке, увидел её и сердцем почуял, что быть ей его суженой. Думал Данилка, что князь гневаться будет за потраченные на выкуп деньги, ан нет, ни слова не сказал.
Потом они ехали на Русь той же дорогой, по которой везли Василиску в Орду. Она уже знала от Данилки, что их деревни нет на старом месте, а отец был в Москве.
Но сколько ни искали они Гаврилу, так и не смогли найти. И тогда отвёл Данилка Василиску к мастеру. Семья Олексы приютила её.
Вскоре Калита послал Данилку с письмом к рязанскому князю. Полмесяца не был он в Москве, и все дни из головы Василиска не выходила. Голос её слышался. Когда уезжал, она наказывала: «Возвращайся, Данилка, поскорее!»
Данилка тогда ничего ей не ответил, оробел. Иногда закрадётся Данилке злая мысль, что забыла его Василиска, и станет ему не по себе. Так бы и полетел в Москву к ней, да нет у человека крыльев.
Теперь Данилка знает, что Василиска любит его, и хочется ему закричать об этом на весь белый свет. Но он только спрашивает у Луки:
- Слышь, Лука, ты ко мне на свадьбу придёшь?
- Коли позовёшь! А ты, Данилка, счастливый.
- Кто те сказал?
- Сам знаю, видел твою Василиску, красивая она.
Данилка улыбнулся.
- У тебя, может, ещё лучше будет.
- Так то будет, а у тя уже есть.
- Мы тебе, Лука, в Новгороде невесту сыщем, гостеву дочь.
Отряд въехал в село. На боярском дворе, несмотря на мороз, стояли полураздетые смерды: мужики и бабы, ребятишки. Плещеев осадил коня, крикнул:
- Где ваш боярин?
Из толпы высунулся старик в рваном зипуне, подпоясанном лыковой верёвкой, без шапки и в стоптанных лаптях. Низко поклонившись боярину, прошамкал:
- Болярин наш Захарьин в Ноугороде живёт, а тут его тиун.
- А вы чего собрались?
Толпа вразнобой ответила:
- На правёже мы, тиун поставил!
- А почему не платите оброк?
Бабы заголосили:
- В анбарах у нас пусто!
- Мы с голоду мрём!
- Умолкните! - прикрикнул боярин.
Стало тихо. Снова заговорил старик:
- Дожди у нас всё лето шли, хлеб вымок, платить нечем. Что было, всё отдали, а нынче тиун ежедневно на правёж гоняет. Об нас батоги приломал и шелепы прирвал[47].
Из толпы другой мужик выкрикнул:
- Ежели коня бить и голодом морить, и конь пристанет!
Молодая бойкая бабёнка выпалила скороговоркой:
- Честь нам у боярина добра, во всю спину ровна, что и кожа с плеч сползла.
Плещеев махнул рукой.
- Идите по избам!
Смерды радостно загалдели, двинулись с боярского подворья. На крыльце появился колченогий тиун. Глядя вслед уходящим, он взвизгнул:
- Ах вы ироды, всё равно за оброк заморожу! - И, хромая, подскочил к Плещееву, затряс кулаками: - Пёс смердящий, нажалуюсь на тя боярину, он те велит палок дать!
Лицо у Плещеева стало озорным. Он повернулся к Данилке и Луке, подмигнул.
- А ну, снимите с него порты да вразумите, чтобы вдругорядь умел московского боярина привечать.
Услышав такой приговор, тиун, переваливаясь из стороны в сторону, рысцой потрусил в хоромы, но Лука стал ему на пути, а Данилка, соскочив с коня, схватил за шиворот.