Выбрать главу

Шумная компания осталась позади. Конь вынес Костадин а на вершину холма; в котловине засветились огни города, но Костадин не замечал их. В голове теснились отчаянные мысли, душа кипела гневом. «Если Христина любовница учителя, то зачем она поджидает меня по вечерам у калитки? — думал он. — Неужели воображает, что вовлечет и меня в число своих ухажеров — учителишек. И разве можно любить женщину, которая по ночам разгуливает с мужчинами за городом?»

Не зная, на чем сорвать злобу, Костадин безжалостно пришпорил усталого коня и въехал в город расстроенный и угнетенный.

4

Дом Джупунов, крашенный охрой, с куцей, без стрех, крышей, стоял на нижней площади, напротив читал ища. Над выходящим на улицу балконом с железными перилами были выдолблены буквы «Д. Ю. Ж.»,[5] а под ними, синей краской, год — «1902».

Просторный двор, позади которого журчала речка, был перегорожен проволочной оградой. Перед домом стояла чешма, вокруг зеленели кусты самшита и вились виноградные лозы, две яблони широкими зонтами раскинули свои кроны. За проволочной оградой виднелись навесы, амбары и ток. В эту часть двора можно было пройти через двустворчатые ворота с калиткой, а вторая калитка за домом выходила на другую улицу.

Такая планировка объяснялась тем, что больше половины нижнего этажа занимали лавка и корчма. На другой половине, в двух комнатках с ветхой, подержанной мебелью и пестрыми половиками, жила старая Джупунка. Маленькая прихожая сообщалась с лавкой.

Костадин заметил, что окна залы светятся, а в пристройке мерцает отражение огней. Он остановился у ворот и постучал кулаком. Ему открыл батрак, вытянул длинный засов и, пропустив Костадина во двор, стал торопливо запирать ворота.

— Заснул, не слышал, что ли?

Костадин бросил ему узду, толкнул калитку в проволочной изгороди и зашагал по плитам двора. У амбаров радостно заскулили две черные как смоль гончие… Он услышал голоса матери и невестки Цонки и направился к чешме. На лестнице появился Манол в накинутом на плечи пиджаке. Он что-то крикнул женщинам и, не взглянув на брата, вернулся в дом. Тотчас с полотенцем в руках выбежал племянник Костадина, шестилетний Дачо.

— Дядя Коста, скажи мне спасибо!

— За что?

— Тетя Райна приехала!

Приятно удивленный Костадин подхватил подбежавшего мальчонку и подбросил его вверх. Сняв пиджак, он шутливо накинул его на плечи малышу, нахлобучил ему на голову соломенную шляпу и, взяв из ниши кусок мыла, подставил шею под прохладную струю. Приезд сестры воскресил мечты о Христине. Как ни свежи были воспоминания о встрече за городом и муки ревности, любовь пересилила.

Утеревшись полотенцем, он поднялся по лестнице и увидел сестру.

В серой юбке, белой блузке и высоких ботинках, стягивавших крепкие икры, она показалась ему располневшей и ядреной девицей. Молочно-белая кожа огрубела, стала матовой — признак здоровья и кипучей крови девушки, близкой к поре замужества. Ее серые глаза застенчиво улыбались… Она невольно покраснела под его испытующим взглядом. Костадин улыбнулся, из-под черных усов блеснули зубы.

— Наконец-то! Добро пожаловать! Откуда и как приехала?

— Из Тырнова.

— Из Тырнова? Значит, через верхний перевал? А я тебя ждал в Минде и зря проторчал на постоялом дворе. И что ты делала в Тырнове, чего тебе там не хватало?

— Ездила купить кое-что. Пальто…

— Одна?

— Ас кем же? — улыбнулась она.

Манол сидел, освещенный лампой, на миндере,[6] застланном красным ковриком, и читал газету «Мир»,[7] держа за платьице свою двухлетнюю дочку. Старший брат уступал сложением младшему. Черные, коротко подстриженные волосы клинышком спускались на лоб, на котором обручем отпечатался след от кепки.

Братья поздоровались.

— Поторапливайся. А то есть хочется, — сказал Манол.

— Ты почему не в лавке?

— Убрался подальше от шума. Дружбаши совсем взбесились с этой встречей. Слышишь музыку? — Манол посадил ребенка к подушке и оправил пиджак.

На верхнем краю города играл духовой оркестр. Костадин вспомнил о встреченной пролетке с делегатами и только теперь догадался, почему они так спешили.

Цонка принесла стопку громыхающих в руках тарелок. Внизу, в кухне, шипело растопленное сало; мать бранила за что-то служанку. На заднем дворе Янаки покрикивал на лошадь.