И замотал головой, лапой землю боронит, хвостом озерцо мутит. Видать, действительно зацепил Горшеня змея за самую нарывную занозу. Чуть успокоившись, Тигран Горыныч снова к Горшене обращается:
— Ну а что же мне делать-то, ветелинар?
Горшеня загривок почесал, губой шваркнул.
— Тут, — говорит, — рецепта простая. Найди себе невесту — да ступай под венец. Или как там это у вас, лесных жителей, делается?
— Э-э-э! — осклабил пасть Тигран Горыныч. — Сказала кума, что корь — не чума! Да я бы давно, мужик, подругой-то обзавёлся б, давно бы уже от одиночества огнём не пыхтел, да только кто ж мне в жёны-то сгодится! Где ж я такую пару найду, чтобы и по размеру подошла и по характеру? Нет на белом свете таких рептилиев, избылись все, я последний мужской экземпляр остался — бобыль бобылём! А стало быть, нет мне в жизни счастья, и удел мой — одинокая лесная старость!
— Погоди о старости говорить, твоё лесничество, — щурится Горшеня. — Ты змей в самом расцветном соку — орёл, а не змей! Да что там орёл — буревестник! Чтоб такому горячему молодцу да невесту не сыскать!
Тигран Горыныч глянул на Горшеню строго — чуть не задавил взглядом.
— Ты со мной не шути, ветелинар. Я ведь и слизнуть могу, не дожидаясь завтрака!
— Не шучу я, твоё лесничество, — продолжает Горшеня. — Откровенно тебе говорю как ветелинар со стажем: давно бы ты уж в мужьях числился, коли б ты одну необходимую для этого церемонию проделал. Одну, так сказать, мероприятность.
— Чего ты тянешь-то, ветелинар! — воет Тигран Горыныч. — Говори, рыбья лопасть, не мытарь внутренности!
Горшеня поясок пальцами помял, сплюнул лишнее и говорит степенно, по-докторски:
— Тебе, твоё лесничество, помыться надо. Слишком уж увесисто от тебя пахнет. Смердишь ты, попросту говоря, твоё лесничество. С таким запахом — не невест опекать, а врага допекать, право слово.
Тигран Горыныч от смущения отполз чуток, в сторону дышит. Потом брови нахмурил, зрачки на Горшениной физиономии свёл: фокусирует свою лютую строгость, так и жжёт взглядами, так и мечет. А с Горшени — как с гуся вода, он всё свою научную линию гнёт и змея сквозь сложенные кольцом пальцы, как в лупу, рассматривает.
— Опять же блохи у тебя — что те свинки морские, такой в них объём и упитанность. Откормил паразитов — хоть сейчас на пастбища.
— А ты и от блох рецепты знаешь? — всё более пристрастно вопрошает Тигран Горыныч.
— А как же не знать! И от блох, и от вшей. Мы с ними старые приятели, на фронтах вместе держались.
Сказал — и в прежнюю независимую позу. На соснячок глядит, сорок считает. Тигран Горыныч забеспокоился, хребтом заводил, жабры раздувает, что кузнечные меха, — есть, похоже, у него в Горшене великая необходимость.
— Послушай, ветелинар, — начинает он как бы издалека, — у нас до завтрака ещё уйма времени остаётся. Может, нам того… баньку организовать? Угодил бы мне, царю, побанил бы по-научному, а я б тебе назавтра поблажку — жевать бы не сильно стал, вползуба.
— Выгодное дело, — примеряет Горшеня. — Да мы за выгодой не гонимся, не стяжалы чай. Я тебя, твоё лесничество, и без поблажек обработаю по полной банной программе, если есть на то твоя воля.
Иван Горшеню железным локтём в бок тычет — ты чего, мол, делаешь? А Горшеня только тот бок почёсывает, Ивану подмаргивает да дальше со змеем переговоры ведёт. Точнее, Горшеня-то гордо помалкивает, а змей сам к нему ластится: лапой в сторонку отодвинул, на совсем интимный тон перешёл.
— Есть, есть на то моя воля, ветелинар! — говорит. — Я страсть как по чистоте соскучился, ужас как помыться хочу! Организуй ты мне баньку — пусть хоть не царскую, но чтобы честь по чести. Мои хлопцы — народ дикий, малоразвитый, только и сумели, что царство обстроить, а что до бань и всяких там санаториев — тут у нас лапы коротки. Моемся по-старинке: кто в песочке, кто в ручейке, кто вообще языком скоблится. А мне, понимаешь, в песочке-то — зазорно, всё ж таки царь должен чин блюсти! Вот и запустил я себя, довёл до полной безобразности. Ну? Дык как тебе моё предложение, ветелинар? Я слово своё насчёт ползуба держу, жевать несильно обещаю.
Горшеня подбородок чешет, ухом ведёт.
— А Ивану, товарищу моему, поблажку дашь?
Схмурился змей.
— Нет, — говорит. — Иван — мой противник принципиального значения, у меня с ним счёты.
— Ай-ай-яй, твоё лесничество! — качает головой Горшеня. — Счёты у тебя — с папашей, а сын-то при чём? У нас, у людей, сын за отца не отвечает.
— Не отвечает? — удивился змей.
— Не-а.
— Эх, ладно! Давай, ветелинар, лапу — считай, договорились.