Огородников взял жену за руку и притянул к себе.
— Так ты говоришь, что он помер? — спросил Огородников голосом, дрожавшим от волнения.
— Помер, вишь! — прошептала она.
— Туда ему и дорога. — И, помолчав немного, он снова обратился к жене: — А ты забыла его?..
И все увидали, что после этого вопроса Прасковья упала перед мужем на колени и принялась целовать его руки.
— Лиходей он мне! — рыдала она. — За что же помнить то его!
Постояли старички еще под окном и увидали, что Огородников поднял жену, обнял ее и зарыдал, как малый ребенок. Никто ничего не понял из всего этого…
— Черт его знает, прости господи, — говорили старики, возвращаясь домой, — нешто его разберешь?..
Вскоре после этого пропало из выгона шесть лошадей. Все село, заподозрив Огородникова в совершении этой краже, с шумом и гамом привалило к его усадьбе. Дело было вечером. Огородников работал в своей подземной кузнице… Узнав, в чем дело, он схватил самый тяжелый молот и, потрясая им в воздухе, такой нагнал страх на толпу, что она, как осколки лопнувшей бомбы, разлетелась от него в разные стороны.
— Зверь, как есть зверь! — порешили все хором.
Однако лошади были вскоре найдены, вор открыт, и вором оказался, разумеется, не Огородников.
Но возвратимся к рассказу.
Недели две спустя после описанного в начале рассказа возвращения с рыбной ловли Огородников пришел к Фиолетову. Фиолетов, завитой и тщательно причесанный, сидел на стуле с гитарой в руках и пел какой-то романс. При виде Огородникова он от радости даже с места вскочил.
— А! друг любезный! — вскричал он. — Садись-ка и слушай, какой я романс сочинил…
И, усадив Огородникова, он запел, закатывая под лоб глаза:
— Каково, а? — кричал он, покончив романс и быстро вскакивая с места. — Это я на всякий случай сочинил… Может, подвернется какая, — я ей и закачу… Хорошо?..
— Хорошо-то хорошо, — проговорил Огородников мрачно, — но только я пришел к тебе не твои дурацкие песни слушать, а по делу…
— Что ж! — перебил его Фиолетов. — Будем и про дело говорить. Рыбу, что ли, ловить собираешься?..
— Нет, не собираюсь!
— Какое же такое может быть у тебя дело?..
— Дело, братец, большое, — проговорил Огородников. — Я долго обдумывал: идти ли к тебе или не идти?.. И порешил наконец, что надо идти и что без тебя не обойдешься.
Помолчав немного, как бы собираясь с духом, он сказал:
— Денег мне надо… вот какая штука!..
— Вам денег? — вскрикнул Фиолетов и в ту же минуту вспомнил предостережение о. Егория.
— Выручай, брат…
Фиолетова даже покоробило всего.
— Нет, — пробормотал он, — денег я не даю никому.
— Хорошее дело! — заметил Огородников. — А мне все-таки дай, потому — за мной твои деньги не пропадут. Все до копейки получишь…
— Нет, я денег не дам… самому нужны, — перебил его Фиолетов.
— Зачем это?
— Торговать хочу.
— Это кирпичом-то толченым? — и Огородников захохотал во все горло. — Врешь ты все! — продолжал он. — Не нужны тебе деньги… Где уж тебе торговлей заниматься!.. Уж ты лучше прямо скажи, что жалко тебе…
— Верно! верно! — подхватил Фиолетов. — Это ты угадал!.. Жалко, жалко… Ну, просто жалко расставаться с ними… И черт знает, что случилось со мной… Сам себя не узнаю… Прежде, бывало, нищим подавал, калекам… Заваляется копеечка в кармане, и бросишь ее… А теперь — как отрезало!.. Шабаш! Сунешь руку-то в карман — и назад! Пригодится самому, думаешь… А чего там? Полушка какая-нибудь!.. Сам себе удивляюсь, ей-ей удивляюсь!.. Когда не было своих денег, когда каждую копейку из рук родителя получал, деньги — нипочем, бывало! А теперь из-за каждого гроша лихорадка бьет…
Переменив тон, он прибавил, самодовольно улыбаясь:
— А помнишь, ты говорил мне, что я пропаду, как «вошь в табаке»? Нет, брат, я не пропаду… Звезда-то тогда, видно, правду сказала, что быть мне богатому!.. И буду!..
Опять самодовольно улыбнувшись, он продолжал:
— Недавно я в город ездил о должности регента хлопотать… У соборного ктитора[3] был, просвирку ему приподнес… Он же и градский голова… Обещал! «Беспременно, — говорит, — будете!»… Даже руку пожал мне!.. Сделаюсь регентом, — буду получать жалованье; а лишние деньги под проценты пущу!.. Вот жениться бы на богатенькой! — вскрикнул он и даже пальцем прищелкнул…