«Я пройду мимо скамейки, — лихорадочно соображала Нина, — и поздороваюсь с ним, будто я тут случайно. Или нет? Он подумает, я его преследую. — Она вспыхнула до корней волос. — Почему два человека не могут просто встретиться в парке Горького? Я подойду и скажу: ой, здрасьте, я тут подругу жду… При чем тут Ленка? И совсем я ее не жду…»
Пока Нина размышляла, колебалась и прикидывала варианты, Опалин дочитал письмо, спрятал его, поднялся с места и ушел. Домой Нина вернулась в самом скверном настроении. Она чувствовала себя малодушной и никчемной. Ей казалось, что она ни на что не способна и что всю жизнь она так и будет плыть по течению… Вечером, когда она легла спать, ей так стало жалко себя, что она полночи тихонько проплакала в подушку. Актрисой не сделалась, сразу же смирилась с поражением, не может даже подойти к человеку, который ей нравится, — что за наказание! И еще Былинкин звонил зачем-то, сообщил, что он уже вернулся с дачи. Какая ей разница, в самом деле? Но она слушала его и вежливо мямлила, что она очень рада, что сама она никуда из Москвы не уезжала, что…
Нина заснула только под утро и встала поздно — в одиннадцатом часу. Ванная комната, к счастью, была не занята. На общей кухне возбужденно галдели жильцы. «Опять Акулина», — подумала девушка с отвращением, и на мгновение ей остро захотелось, чтобы кто-нибудь свернул омерзительной старухе шею.
— Газеты все разобрали, нет газет!
— Неужели правда?
— По радио сообщили…
— Ну да, вчера же их министр прилетел в Москву. Или позавчера?
— Быстро они управились, однако!
— Есть газета, есть!
И, размахивая газетой, как знаменем, в кухню промчался чрезвычайно гордый собой младший Ломакин.
— Дай сюда! — распорядился отец, выхватывая у него номер.
— Нет, читайте вслух! — потребовал кто-то.
Пока Нина умывалась и чистила зубы, до нее сквозь стенку глухо доносились отдельные слова:
— Беседа продолжалась около трех часов… закончилась подписанием… заключается сроком на десять лет… составлен в двух оригиналах…
Нина выключила воду, причесалась и направилась на кухню, где уже собрались все жильцы квартиры номер 51 за исключением графини. Девушке сразу бросилось в глаза, какие странные, напряженные лица были у присутствующих.
— Что случилось? — спросила Нина.
— Договор о ненападении, — ответил Василий Иванович звенящим голосом. — Мы заключили с Германией договор!
Нина ничего не понимала. Она знала, что в Германии Гитлер и фашисты, которые ненавидят СССР. О чем можно было с ними договариваться?
— Ох, как я боялась, — неожиданно проговорила бабка Акулина, и в голосе ее прорезалось что-то необычное, почти человеческое, отчего женщины оглянулись на нее с удивлением. — Лето ведь нынче такое же жаркое, как в четырнадцатом году, и так же леса под Москвой горят… И кузнечики стрекочут, как безумные… Но раз договор, значит, война не у нас.
— Договор на десять лет, — пробормотал Семиустов.
— Десять лет — это много, — двусмысленно заметил парикмахер, вытирая платком лоб.
— А что плохого в договоре? — спросила Таня наивно. Продавщица мороженого стояла у окна в темно-красном халате. Халат был Тане велик, но она ухитрялась запахиваться так, чтобы подчеркнуть все свои пышные прелести. В пальцах у Тани дымилась папироса.
— Что плохого? — усмехнулся Родионов. — О чем можно договариваться с бешеной собакой, которая мечтает вас загрызть?
— Э, Сергей Федотыч, — важно ответил Ломакин, — я давно заметил… Вы, простите, пессимист. Партия знает, что делает!
— Надо сказать госпоже графине, — объявила Доротея Карловна и засеменила к выходу из кухни.
Семиустов помрачнел, поскольку только что состряпал на заказ ругательную статью о Гитлере, щедро наполнив текст самыми едкими, самыми оскорбительными эпитетами. И вот, пожалуйста — договор! Небось и статью не напечатают, и гонорар зажмут. Человек человеку — волк, а литератор литератору и вовсе гад ползучий.