Главным наблюдательным пунктом был выбран давно закрытый магазин, который для отвода глаз начали переоборудовать в булочную. Опалин рассчитал так: когда поблизости совершенно открыто идет ремонт, туда-сюда ездят машины и ходят рабочие, даже самый подозрительный человек не станет обращать на них внимания. Второй наблюдательный пункт удалось устроить в комнате соседнего дома, временно вселив туда Филимонова. По ходу дела пришлось привлечь и сестру Казачинского Лизу, выдававшую себя за дочь Терентия Ивановича, а загримированный Иван изображал ее пьяницу-мужа, постоянно болтаясь во дворе и примечая все, что только можно. И вот, когда все члены банды наконец собрались, когда Маслов, Елагин и Казачинский с оружием наготове затаились в булочной, когда Петрович и Антон спрятались за домом бандитов, чтобы не дать никому уйти, когда Филимонов из своего укрытия в бинокль наблюдал за происходящим в «хазе», а Лиза носила эти сведения Ивану, изображавшему во дворе потерявшего берега пропойцу, — тут-то, как назло, и появилась припозднившаяся гражданка Морозова и по всем законам подлости чуть не оказалась меж двух огней.
«К счастью, все окончилось хорошо, — думал возвращавшийся на Петровку Костя Маслов, — хоть и не для всех». Он вспомнил убитых бандитов, но не почувствовал даже тени жалости. С непривычки Костя заблудился среди московских улиц, и только сделав приличный крюк, вышел к приземистому желтому зданию, в котором, несмотря на поздний час, светились несколько окон.
— Храповицкий еще на допросе? — спросил Костя у дежурного.
— Уже увели, — ответил тот.
— А Иван Григорьич у себя?
Хотя в глаза Опалина обычно называли по-простому — Ваней, но там, где имели место официальные отношения или присутствовали третьи лица, предпочитали звать по имени-отчеству.
— Да он даже ночует в кабинете, — усмехнулся дежурный. — Домой почти не ходит.
Опалин и впрямь находился в своем кабинете, расположенном в самом конце коридора. Иван откинулся на спинку стула, заложив руки за затылок, и рассеянно глядел на лежавшие на столе бумаги. За соседним столом (в кабинете их было два, поставленных под прямым углом) примостился худощавый седоватый Петрович и великолепным каллиграфическим почерком заполнял очередной протокол, изредка сверяясь с черновиком, испещренным каракулями Ивана. В управлении Петрович был, впрочем, знаменит не только образцовым почерком — на зависть более молодым коллегам, но и нелюбовью к своему дореволюционному имени Карп. Петрович то и дело интересовался у коллег, начальства, да и вообще у всех, кто соглашался его слушать, не лучше ли сменить пахнущее рыбой имя на какое-нибудь более приличное, например Карл. Впрочем, хотя это имя и напоминало о Марксе, чем-то оно Петровича тоже не устраивало, и он неизменно начинал перебирать все более-менее известные имена, но не знал, на каком из них остановиться. В итоге время шло, а Петрович никак не мог определиться, как же ему в конце концов называться. Товарищи знали о его слабости и подшучивали над ней, но беззлобно, потому что в этом кругу все знали друг другу цену и знали, что на Петровича можно положиться. Звезд он с неба не хватал, но исполнитель был точный и надежный — не говоря уже о том, что ему можно было поручить заполнение любого количества любых документов.
— Я проверил девушку, — сообщил Костя, опускаясь на стул. В кабинете имелось два свободных стула: один — для подследственных, другой — для своих, и хотя внешне стулья ничем не отличались, сотрудники все же предпочитали их не путать. Костя же, очевидно, так устал, что забыл о неписаном правиле и приземлился на стул, на котором до него сидел Храповицкий.
— Ничего подозрительного, — продолжал Костя. — Действительно Нина Морозова. Живет с родителями…
По лицу Опалина он понял — тот ни в чем Нину даже не подозревал, и немного рассердился. Ваня, конечно, человек хороший, но какого черта делать из него, Кости, провожатого глупой девицы, чуть не испортившей все дело?
— Храповицкий уже дал показания? — спросил Маслов, меняя тему.
— Угу.
Костя насторожился: интонация Опалина ему инстинктивно не понравилась.