* * *
Церкви Христовой не одолеют врата ада.
В. Ф. Марцинковский вспоминает, ка.к осенью 1921 года, по освобождении из тюрмы, он отправился на собрание евангельских христиан в Москве. Он говорил там на тему “Даниил” — о необходимости мужественного исповед-ничества в духе апостольского слова:
“Должно повиноваться более Богу, нежели человекам”.
После проповеди весь зал (человек 600), стоя, исполнил гимн, написанный Прохановым:
“О, нет, никто во всей вселенной
Свободы верных не лишит, Пусть плоть боится цепи пленной И пусть тюрьма её страшит!
Но мысли, тьмой порабощенной, Сам Бог любви свободу дал, И цепи ей, освобождённой, Доныне мир не отковал...”
(“Песни Христианина”, 74)
В этом вдохновенном гимне И. С. воплотил страстную русскую надежду на свободу... За эту свободу боролось и евангельское движение, во имя её страдали и умирали в рудниках и тайге Сибири так называемые сектанты, предки И. С. Он был их достойным потомком, который тоже претерпел за веру лишения и тюрьму.
Но в борьбе за свободу Проханов призывал пользоваться лишь мечом духа и никогда, даже в самые тяжелые минуты, не покусился заменить его “мечом материальным”. Он напоминает борцам увещание апостола брать “меч духовный — слово Божие”:
“Наш меч не из стали блестящей, — пел он, — Не молотом кован людским.
Он, пламенем правды горящий, Дарован нам Богом Самим...
Он цепи греха разрубает
И пленным свободу даёт;
Сквозь дебри он путь пролагает, И к истине путь тот ведёт.
Как молния грозные тучи, Пронзает он вражеский строй; От Господа меч наш могучий, И нужен ли меч нам иной?”
(“Песни христианина”, 76) # #
Вся жизнь поэта-христианина — это песнь о Христе, о Его любви. В свете этой любви самая смерть не страшит его.
“В конце пути через туман Блеснет мне вечный Ханаан, И я в спасительных лучах Забуду горе, смерть и страх.”
(“Гусли”, 308).
Смерть — лиш переход от скитаний на чужбине в дом Отца.
“Мы все войдём В отцовский дом И, может быть, уж вскоре. Пройди ж скорей, Пора скорбей, Рассейся, грех и горе!”
(“Гусли”, 373)
Всё ближе вечный дом, Где ждёт меня Отец; Уж слышу я псалом Искупленных сердец...” (“Гусли”, 412)
Проханов верит, что и в самой вечности будет воспевать Христа, но уже совершенною хвалою:
“Не чиста песнь моя земная И обрывается порой, Лишь там польётся в сени рая Она достойною хвалой”.
(“Гусли”, 213)
“С надеждой прохожу я путь земной И мысленно всегда стремлюсь к отчизне, Где буду сердцем вечно воспевать: Хвала Тебе, о Божья благодать!”
(“Гусли”, 199).
Лишь там, в вечности, мы будем в полноте переживать то, что в начатках испытываем уже здесь:
“Жизнь, мир, покой, бессмертия цветы — Даются нам из Божьей полноты;
Теперь и здесь дана нам часть тех благ, Что ждут нас там, за гробом, в небесах”.
Он молится о будущем, предстоящем ему в вечности:
“...Чтоб увидел в небе я Всё, что ждал я, здесь живя!” “Услышь мольбу и вздох Души моей;
Хочу Тебя, мой Бог, Любить сильней...”
(“Гусли”, 9)
“Прервётся ль жизнь моя Для вечных дней Хочу и в небе я Любить сильней
И знаю, буду там Где нет теней, Где вечный Бога храм, Любить сильней.”
(“Гусли”, 279)
Стремление к небесной родине от несовершенного земного бытия составляло возвышенную мечту человека во все времена, питало его романтическое чувство:
“К неземной стране
Путь указан мне;
И меня влечет
Что-то всё вперёд...
В черной мгле сокрыт Путь суровый мой, Но вдали блестит Огонёк живой.
Огонёк горит, И, хоть вихрь шумит, Но меня: влечёт Что-то всё вперёд.”
(“Гусли”, 325) '
. В противоположность многим светским поэтам, у Проханова в сердце живёт не туманная мечта о неведомых небесах, но светлая, ясная уверенность относительно мира грядущего. Она побуждает его ставить каждому ближнему серьёзный неотложный вопрос;
“Где будешь вечность проводить?...
Уж многие к Христу пришли, Оставили греху служить И рай небес в удел нашли;
Где будешь вечность проводить?” (“Песни Христианина”, 5)
* * *
В последний раз Марцинковский виделся с Прохановым летом 1935 года, месяца за полтора до его кончины.
“Мы беседовали в горах Гарца, в Вернигороде, — пишет он, — потом в Берлине. Вместе служили словом рус-ким и немецким слушателям. Иван Степанович страдал от серьёзных недомоганий в переутомлённом организме, и, считаясь с возможностью скорой смерти, обсуждал со мной перспективы продолжения дела его жизни после того, как его не станет. Стоя у решётки сада в Шарлоттенбурге перед началом очередного собрания в зале на Грюнштрассе, мы беседовали о будущем евангельского движения”.