— А именно? — прищурился Савин.
— Я совершенно не понимаю, зачем, для чего мы торчим здесь, в этом отвратительном Константинополе. Вместо того, чтобы пребывать теперь на каком-нибудь курорте, мы вдыхаем отравленный пылью воздух, жаримся, как в пекле в этой раскаленной духоте.
Графиня нервно комкала кружевной платок.
— Ах, вот в чем дело? — усмехнулся Савин.
— А ты этого не знал? — вспыхнула графиня.
— Знал, слышал, мой ангел, но я уже говорил тебе, что мне необходимо пробыть здесь еще несколько дней.
— Да зачем? Зачем?
— Это мое дело. Я не обязан отдавать отчета.
— В таком случае и я не обязана исполнять всех твоих прихотей. Я уеду одна.
— Что?
Медленно, точно тигр, собирающийся к прыжку, поднялся с кресла Савин…
Голова гордо откинулась назад, в глазах мелькнули огоньки гнева.
— Что? — повторил он, подходя к графине. — Это с каких же пор ты решила не подчиняться моей воле?
Та под этим пристальным, властным взглядом потерялась, как-то съежилась, пригнулась. Точно птичка под взглядом удава.
Любуясь ее смущением, довольный своей победой, Савин начал уже другим, ласково-вкрадчивым голосом:
— Ах, женщины, женщины, все-то вы на один покрой! Ну, давай мириться, Лили.
Он обнял ее и властно притянул к себе. Она, с глазами полными слез, но и восхищения, прижалась к его широкой, сильной груди своей красивой головкой.
— Слушай же, моя капризница, слушай внимательно, что я буду тебе говорить. Скажи: ты хотела бы сделаться княгиней?
Графиня удивленно посмотрела на своего супруга:
— Что такое? Княгиней? С какой стати? Какой княгиней?
Савин тихо рассмеялся.
— Ты думаешь, что графский титул не стоит менять на княжеский? Я был бы согласен с тобой, если бы тот княжеский титул, который я хочу предложить тебе, был обыкновенный, заурядный… Но дело в том, что моя корона будет поважнее простых графских и княжеских.
— Я тебя не понимаю…
— Сейчас поймешь. Ты должна войти вместе со мной на престол.
— Что? — даже отшатнулась от Савина-«графа» настоящая графиня.
— Да, на престол.
— Ты с ума сошел? На какой престол?
Несмотря на то, что графине не были тайной гениальные проделки ее супруга, который с циничной откровенностью посвятил ее в них, зная что она все равно пойдет за ним в огонь и воду, несмотря на это она была поражена, как никогда.
«Он смеется… Он шутит…» — пронеслось в ее головке.
— Ты спрашиваешь: на какой престол? Изволь, я тебе отвечу: на Болгарский.
— Это… это шутки?
— Нимало. Знай, что я — претендент на Болгарский престол.
— Ты?!
— Я.
— По какому праву? При чем ты и Болгарское княжество?
— Скажи, Лили, ты католичка?
— Да.
— Историю папства хорошо знаешь?
— Знаю.
— Так вот скажи, как мог пастух сделаться папой? А такой случай был. Итак, если пастух мог занять папский престол, то почему русский корнет, сделавшись графом Тулуз де Лотреком, не может взойти на престол Болгарского княжества? Ведь ты пойми: в настоящее время престол этот свободен. А раз он свободен, отчего мне его не занять? Черт возьми, это было бы чрезвычайно глупо отказаться от такого удобного и приятного помещения!
Графиня глядела на своего самозванного супруга широко раскрытыми глазами. А Савина словно волна какая-то подхватила. Он преобразился, горел, пылал жаром своей необузданной фантазии.
— О, Лили, моя верная подруга, какая блестящая, славная будущность открывается нам! Я — коронованный князь болгарского народа, я — в дружбе и сношениях с венценосцами всего мира.
— Но… как же это все устроится? — лепетала в величайшем смущении графиня.
— Все, все устроится! Вот для этого-то я и нахожусь в Константинополе. Теперь ты понимаешь? Теперь ты согласна ждать и задыхаться в жаре? Пойми, что мы отсюда поедем прямо в Болгарию.
И многое еще говорил «будущий» болгарский князь, а пока — наглый самозванец, авантюрист величайшей марки.
Политические эмигранты. Тайное совещание
В начале раннего вечера Савин — граф Тулуз де Лотрек — вышел из своего фешенебельного отеля и как-то тайком, крадучись, стараясь не обращать на себя ничьего внимания, направился пешком в один из отдаленных, грязных, вонючих кварталов «великолепной» столицы Оттоманской империи.
Жар еще не спал. Тучи пыли стояли над узкими улицами, кишевшими столичной рванью и массой бродячих голодных собак, похожих на шакалов, тощих, озлобленных.