— За измену, проклятая!
— Богом клянусь, не изменяла тебе я!
— Вали ее на кровать! Да держи рот, дьявол, чтоб она не кричала!
Грязная рука зверя-ловчего зажала рот барыне. О, этого еще не приходилось испытывать холую! И он совсем осатанел.
Он бросил ее на кровать грубо, с наслаждением.
— На полотенца! Вяжи ее, руки и ноги привязывай к кровати!
Лицо Ехменьева было страшно.
В смертельном ужасе билась Евдокия Николаевна. Но что она могла сделать с двумя негодяями?
— Начинай!
И ловчий начал ее щекотать.
Безумно страшный крик пронесся по спальне. Так кричала и та горемычная Варвара, над которой Ехменьев сделал пробу пытки Ивана Грозного.
— Насмерть ее! Слышишь, насмерть! — исступленно выкликал он.
— Стойте, подлецы! Ни с места! — раздался громовой голос.
Испуганный крик Ехменьева и ловчего был ответом на него.
В страхе и ужасе обернулись они и… остолбенели: в дверях с револьвером в руке стоял Путилин.
— Ого! За пытку Иоанна Грозного принялись? Стало быть, никаких следов? Правильно! Кто от щекотки умрет, знаков насилия иметь не будет. Ловко придумали! Но только Путилину иногда удается и такие дьявольские махинации разрушать.
Первым опомнился Ехменьев.
С перекошенным от бешенства лицом рванулся он к своему врагу.
— Выглядел?
— Выглядел.
— Дьявол! Не человек, а черт!
— Спасибо на добром слове, господин Ехменьев, а только ручки позвольте: в кандалы вот ручки заковать следует.
Быстрым движением Путилин разрезал путы несчастной Евдокии Николаевны, находившейся в глубоком обмороке.
Ехменьев был багровый.
— Как вы смеете касаться моей жены?
— Если ваш ловчий позволяет себе это, то я полагаю, что мне сам Бог простит.
Ловчий Сергунька стоял окаменелый.
— Бери его! Ну? — крикнул Ехменьев указывая на Путилина. — Кончай его.
— Браво! Вот это еще больший козырь в моих руках! Я полагал, что вы, господин Ехменьев, окажетесь остроумнее.
Путилин быстро подскочил к портьере и отдернул ее.
— Прошу, вас, господа. Теперь вы поверите, быть может, что у вас под носом живет настоящий преступник. Вы, надеюсь, слышали все? Вы видели все?
В спальню несчастной Ехменьевой входили власти города Н-ска.
— Именем закона я прошу вас арестовать помещика Евграфа Игнатьевича Ехменьева по обвинению в предумышленном покушении на ее убийство.
— Это… это клевета!.. — заревел от бешенства лютый помещик.
— Извините, господин Ехменьев, ни о какой клевете не может быть и речи. Мы сами, помимо господина Путилина, все слышали, все видели.
Арест богатейшего лютого помещика произвел необычайную сенсацию во всей Н-ской губернии.
Было назначено секретное расследование, результатом которого явились «раскрепощение» жены тирана и отдача последнего под опеку и надзор полиции.
Тьма египетская
Страшный день для семьи миллионера Когана
Да, этот день, такой солнечный, ликующий, был самым страшным днем для миллионера Когана и его почтенной семьи.
А разве мало черных дней выпадало на его долю? О, много! Он видел горе, слезы своих единоплеменников во время двух погромов, когда еврейские дома падали, словно карточные, под бешеными ударами разъяренной черни. Он пережил момент, когда все его крупное состояние висело на волоске благодаря двум безумно рискованным предприятиям, чуть-чуть не сделавшим его нищим.
Он… да мало ли еще каких лихолетий приходилось испытывать Вениамину Лазаревичу Когану?
И однако он сильный, предприимчивый, с железной силой воли, никогда не терялся так, как растерялся сегодня, и никогда не испытывал такого леденящего душу ужаса.
Что же такое случилось с Коганом, какая страшная беда свалилась на его голову, чуть-чуть посеребренную сединой?
В роскошном кабинете перед Вениамином Лазаревичем стояла его младшая дочь Рахиль, семнадцатилетняя девушка. Две другие дочери были уже несколько лет замужем за очень дельными, состоятельными правоверными евреями.
Редкой красотой обладала Рахиль.
Это была классически точеная красота, которой мы любуемся на картинах древних мастеров, изобразивших во всем блеске «божественно прекрасные» черты великого Востока. «Роза Ливана», «Пальма Кедронского потока», «Звезда Иерусалима» — так величали Рахиль безумно влюбленные в нее родители и сородичи.
И как странно было видеть эту античную фигуру на фоне мелкой, буднично пошлой, буржуазно-еврейской жизни небольшого губернского города М.