Путилин холодно заметил:
— Хотя мы и едем в одном поезде, но помните, что встречаться мы с вами не должны. Вы не забывайте, что за нами могут следить…
— Кто? — побледнел Коган.
— Если бы я знал, кто, то, поверьте, не поехал бы на раскрытие вашего дела, — усмехнулся Путилин.
Утомительно долго тянулся поезд.
Путилин почти не спал.
Глядя на моего знаменитого друга, я замечал, что он сильно волнуется. Видимо, какая-то тревожная мысль обуревала его гениальную голову.
— Ты бы отдохнул, Иван Дмитриевич, — посоветовал я ему.
— А? Что? — спросил он меня рассеянно.
Для меня становилось ясным, что он выводит свою хитроумную «кривую».
Для меня, как доктора-клинициста, всегда являлась загадкой поразительная способность этого человека предвидеть то, что было совершенно темно, неясно. В Путилине я видел какого-то особенного прозорливца духа, на нем, поверите ли, я учился.
Мы подъезжали к М.
Оставалась еще одна станция до города, населенного в то время почти сплошь евреями.
Прошел кондуктор.
— Ва-а-ши билеты, господа!
При виде сертификата Путилина, «обер» взял под козырек.
— Сейчас последняя станция до М.?
— Так точно, ваше превосходительство!
— Станция «Ратомка»?
— Так точно, ваше превосходительство!
— Сколько верст до М. от нее?
— Шестнадцать.
Поезд стал замедлять ход.
— Ну, доктор, мы сейчас выйдем на этой станции, — обратился ко мне Путилин.
— Зачем?
— Так… хочется ноги размять. Чемодан свой бери с собой.
Я ровно ничего не понимал.
— Зачем же брать чемодан, Иван Дмитриевич, если мы выйдем на несколько минут?
— Мы, может быть, останемся там до следующего поезда.
Когда мы выходили из вагона, я заметил выглядывавшего из своего окна миллионера Когана.
При виде нас с чемоданами в руках сильнейшее изумление и даже испуг отразились на его лице.
«Что, дескать, это означает, что Путилин со своим доктором не едут до М., а вылезают на последней станции? Уж не раздумал ли великий сыщик браться за мое дело?» — так и светилось в глазах бедного отца.
Но, помня приказание Путилина, он не осмелился ни подойти, ни спросить.
Путилин направился к конторе начальника станции.
Раздалась трель обер-кондукторского свистка — и поезд отправился дальше.
Станция была маленькая, жалкая, унылая.
— Что вам угодно? — далеко не любезно обратился к Путилину сумрачный начальник станции.
Путилин положил чемодан на кожаный диван.
— Прежде всего, как видите, избавиться от чемодана, а потом…
Начальник станции вспыхнул, как порох.
— Позвольте, милостивый государь, по какому праву вы сваливаете ваши вещи в моей конторе? Для этого есть иное помещение.
— По какому праву? По праву начальника Петербургской сыскной полиции. Я — Путилин.
Эффект получился весьма изрядный.
Начальник струхнул не на шутку.
— Простите, ваше превосходительство… Я не знал… не мог предполагать.
Путилин добродушно похлопал его по плечу.
— Это-то все пустяки, что вы меня чуть не в шею отсюда выгнали, а вот что у вас совершаются преступления под носом и вы их не замечаете — это вот уж не пустяки, а весьма прискорбный факт.
Начальник станции побледнел.
— Преступления? Какие преступления?
Голос его дрожал.
— А вот садитесь и побеседуем.
Путилин пристально смотрел прямо в глаза начальнику станции.
— Скажите, вы хорошо помните прошедшую субботу?
— То есть что именно? — недоумевающе спросил железнодорожный шеф «Ратомки».
— В этот день, в субботу, ничего особенного не случилось?
— Ровно ничего, ваше превосходительство.
— Вы твердо в этом уверены?
— Безусловно. Помилуйте, ваше превосходительство, я ведь почти бессменно дежурю.
— А между тем, — говорю вам, — преступление совершено. В поезде, вышедшем в субботу из М. в десять пополуночи, следовала со спутником молоденькая девушка, еврейка Рахиль Коган. Вы слышали такую фамилию?
— Я слышал о М-м богаче Когане.
— Так вот, это его дочь. На вашей станции она исчезла из вагона. У меня есть данные предполагать, что она насильно выкрадена из поезда. Что вы на это скажете?
Начальник станции хлопал глазами.
— Ничего не знаю, ваше превосходительство, клянусь вам.
— Вы не заметили ничего подозрительного?