— Вот ты мне рекомендовал, доктор, нервы укрепить, отдохнуть. Да разве это не отдых?
— Ну, положим, хорошее ли укрепление нервов, когда каждую секунду ожидай какого-нибудь сюрприза то в лице Михаила Ивановича Топтыгина, то в образе лесных разбойников?
— Э, полно, не трусь, доктор. Во-первых, медведь не тронет, а во-вторых, у нас с тобой три револьвера. Стрелять мы с тобой оба умеем. Что касается «разбойничков» — так они повывелись.
— Могу я задать тебе несколько вопросов, Иван Дмитриевич?
— Сколько угодно.
— Чего ты добиваешься?
— Отыскать сына рыбинского миллионера.
— Здесь? В лесу?
— Вот именно: здесь, в лесу.
— Но почему, на каком основании?
— Видишь ли, человек он «созерцательный», один из тех своеобразных мистиков, которых то и дело выдвигает наш великий черноземный народ. Его куда-то все тянет с победной силой. Ему тесно, противно среди обыденных людей, с их будничными, пошло прозаическими интересами, помыслами. Такие люди обязательно создают себе особый духовный мир.
— Маньяки…
— Возможно. У всякого человека есть своя точка. Молодой Арефьев (такова была фамилия рыбинского богатея) свихнулся еще на почве религиозного фанатизма.
— Но почему ты полагаешь, что он попал именно сюда, в этот лес?
Путилин усмехнулся.
— Потому что высадиться с парохода он мог только на пристани этого села. Об этом я осведомился у капитана. В селе ему делать нечего.
— Почему?
— Да потому, что это село — загульное, хмельное, как все крупные поволжские села. А загула и хмеля он органически не переваривает.
Все с большим и большим удивлением глядел я на моего друга.
Он говорил обо всем этом с такой уверенностью, словно все ему было безусловно известно.
— Ты помнишь, доктор, текст записки исчезнувшего сына миллионера, которую он оставил отцу и которую я прочел вслух в каюте?
— Помню.
— Так изволишь ли видеть. В ней, читая, я пропустил четыре слова. Только четыре слова. Пропустил я их умышленно вот почему: во-первых, я не хотел наносить лишний удар несчастному отцу, с которым того и гляди мог сделаться удар, а во-вторых, в ту секунду и для меня самого смысл этих четырех слов был темен, неясен…
— А теперь?
— Пораздумав, я вывел «кривую». Ошибся я или нет, покажет будущее.
— Ты мне не скажешь, что это за слова?
— Зачем? Если мы потерпим поражение — этим делу не поможешь; если мы победим — тебе все будет ясно и понятно потом.
Ночевали мы под развесистыми елями. Под голову — кулак, под спину — древесные сучья. Это действительно пахло Купером и Майн-Ридом! Я замечал, с каким мучительным напряжением всматривался Путилин в окружавший нас лес, в дороги, тропинки, в стволы деревьев. Словно он увидеть хотел что-то незримое.
— Гм… странно… вторые сутки на исходе… Или мы заблудились, или двуногие бегуны схоронились еще дальше.
— О каких двуногих бегунах ты говоришь, Иван Дмитриевич? — спросил я, удивленный.
— О, страшны они, доктор, гораздо страшнее других лесных обитателей, вроде волков или медведей!
Потом, помолчав, он положил свою руку мне на плечо.
— Имей в виду, доктор: если нас сведет судьба с людьми, кто бы они ни были, ты притворись немым.
— Немым?
— Да-да.
— Это зачем же?
— Так надо. А впрочем, я тебе поясню. Ты ведь текст Святого Писания знаешь неважно?
— Отвратительно. Как доктор медицины…
— Знаю, знаю. В этом-то вот и вся штука, что ты можешь ошибиться.
Вдруг Путилин потянул воздух носом.
— Ого! Дымком потянуло. Так-так…
Тайник изуверов-фанатиков
— Стой! Кто идет? — послышался резкий, грозный окрик.
Путилин схватил меня за руку, выразительно пожав ее.
Из-за густой чащи деревьев, скрывающих еле заметную тропку, выросла перед нами огромная мускулистая фигура рыжего детины, одетого в белую холщовую рубаху.
— Стой! Кто такие? Откуда?
Мрачно, подозрительно горят узкие щелки глаз.
Волосатая рука, способная ударом убить медведя, сжимает толстенный сук-палку.
Путилин сразу преобразился.
Согнулся, задрожав мелкой старческой дрожью, и прошамкал:
— Малость слепенький со немым глухим, раб божий Сиона горняго!
— Ну-ка, дай воззриться на тебя, старче! — лесной двуногий медведь пристально и подозрительно уставился на нас.
— Веры какой? — прозвучал новый резкий вопрос.
— Праведной, — ответил Путилин.