И вдруг, опять безумно захохотав, он выхватил пачку денег и протянул их сморщенному изуверу-сектанту.
— Ой, жгут, проклятые! Жгут! Много роздал я черным вранам, чтоб не тронули меня, а с остаточками пришел к тебе, царь-батюшка, ключу источника воды живой, что горит ярким пламенем.
— Видел кого? Враны где черные? — сгреб деньги «батюшка-царь ключа огненного источника».
— Ой, туча грозная вран собирается, каркают враны, на добычу собираются! Ой, горенько нам лютое, нестерпимое!
— Толком говори!
— Ой-ой-ой! Расступитесь вы сосны могутные, вы встряхнитесь, елочки душистые! Вы поплачьте над нашим тайничком, тайничком верным, приохотливым!
— Сведи старика! Дай попить ему, поесть медушку… А кто это с тобой?
— Раб наш верный Еремеюшка, без ушей, без гласа велия…
Нас повели дальше.
Низкий, низкий вход. С трудом пролезть можно.
Сыро… Влажно. Землей так и пахнет.
В норе-подземелье находилось несколько человек. Тут были мужчины и женщины.
У женщин волосы были расплетены.
Все — и мужчины, и женщины — были в длинных белых рубахах.
Посередине темной дыры-логовища, тускло озаренного тонкими восковыми свечами, сидел высокий рослый молодой человек с небольшой курчавой бородкой.
Страшный «привод» изуверов
— Царь-батюшка, милостивец идет! — послышались голоса.
Но при виде нас смолкли.
Не те пришли!
Около молодого человека, босого, в рубахе, опоясанной веревкой, бледного, как мел, суетились эти ужасные подземные двуногие кроты.
— Холодно тебе, батюшка? — шамкала какая-то отвратительная старуха.
Молодой человек, как автомат, отвечал:
— Согрею ноги мои на огне праведном!..
— А не будет тебе жарко, батюшка?
— Град ли идет, огнь ли дождем сыплется — все едино: в Исусе, сыне Божием, живу.
На нас не обращали никакого внимания. Должно быть, под масть мы подошли к этой дьявольской, именно дьявольской обстановке.
— Идет! Идет! Сам царь-батюшка идет! — прокатилось по подземелью.
Предшествуемый сонмом своих верных голубков и голубиц, спускался в душную приводную подземную горницу худенький старичок.
И в ту минуту, когда нога его вступила на порог «горницы», грянул хор:
Все встали и поклонились низким поясным поклоном.
— Слава тебе, старшой батюшка-царь!
— Извека веков, слава тебе!
Тихой, степенной походкой подошел «сам-батюшка» к молодому человеку в белой рубахе.
Встал тот. Стоит. На лице — ни кровинки. Но глаза… эти глаза! Сколько восторженно-безумного экстаза горит в них!
— Чадушко мое, чадо богоданное! — начал пророк изуверов глубоко-проникновенным голосом. — Почто стоишь ты среди нас?
— Стою, потому веру истинную воспринял я.
— Кто учил тебя вере нашей?
— Посланец от вас, брат во Христе — Димитрий.
Старец обвел взглядом властных глаз «собрание».
— Чадо Димитрий, выходи.
Вышел Димитрий.
— Ты наставлял? Ты приуготовлял?
— Я.
— И ведомо тебе, что твой приемник готов к великой жертве во славу Исуса?
— Ведомо.
— Так готовь его!
Приводник подошел к молодому обреченному «на славу искупления лепости земной богомерзкой».
— Все помнишь?
— Все.
— Не отречешься?
— Не допущу дьявола угнести дух мой.
Приводник трижды окропил молодого человека водой.
— Из ключа вечного, темного подземного, из ключа воды живой — во имя Отца, Сына и Святого Духа.
Я в ужасе поглядел на Путилина.
Тот, в своем странном пономарском балахоне, был невозмутим.
Лицо было бледно, бесстрастно, как всегда, когда Путилин собирался дать генеральное сражение.
Я хотел — и как мучительно хотел! — сказать ему, что тут происходит нечто такое, от чего волосы подымаются дыбом, но… я ведь был нем.
— Чадо мое, чадо возлюбленное! Приближается час твой… Будь же тверд в вере твоей, в вере нашей. Ведите его!
Твердо, с ясным лицом, светлым, одухотворенным удивительной силой и красотой духа, пошел к выходу из подземелья сектанской норы молодой человек.
Все взяли в руки зажженные факелы: «Со святыми упокой, раба Андрея — бегуна-славца», — грянули голоса.
Я был близок к обмороку. Великий Боже, да что же это такое: сплю я иль грежу наяву? Процессия вышла на темный свет заповедного бора. Факелы бросали красноватые блики на толстые стволы вековечных сосен: «И огнем огненным крестишеся во славу Исуса, и душу свою сквозь пламя спасеши…»