Выросший в этих краях, он все же и не смог слиться сам с этой природой, он не понимал ее так, как, скажем, Настя или хотя бы тот же пастух Андрей. Они понимали тайгу каждый по-своему, а в чем-то до непонятного одинаково. И вот сидел сейчас этот уже пожилой человек на поваленном дереве и смотрел на плотную синеву над огромным лесным простором, на далекий дымок, поднимающийся строго вверх при безветрии, и думал: благо, было у него теперь время подумать о прожитой жизни и о предстоящей. Ему очень хотелось вернуться туда, где он родился, чтобы зарыли его косточки в родную землю, хотя и тут земля была ему родная, но кто придет к его могилке, кто скажет его внукам или даже правнукам: «Вот тут покоится наш дед или прадед». Раньше ему было как-то все равно, на фронте он даже не думал об этом: сам хоронил погибших где придется. Однажды, когда его роту зажали немцы в непролазном болоте и били почти неделю, — хоронили погибших прямо в болоте, придавливая большими глыбами поросшей грязи. А вот сейчас, ближе к старости, он думал об этом и ему ой как не хотелось быть похороненным вот так, как те солдаты — в болоте. В болоте не в болоте — а так, чтобы никто не помнил бы. Уехал Иван, и оборвалась вся надежда на внуков: не будет он никого нянчить у себя на коленях, не защебечут они ему сладкими голосами: «Гу-у-у!». Вдруг совсем недалеко загудел олень, ему откликнулся другой, подальше, и опять все стихло, ни ветринки. «Что-то рано они загудели, — подумал Виктор, — обычно в августе-сентябре».
Прямо через поваленное дерево перепрыгнула большая, почти красная, белка, усевшись на нижнюю ветку рядом стоящей сосны. Она замерла и с любопытством смотрела на человека. «Вот она всегда дома, ей и думать ни о чем не надо, был бы корм, — вздохнул Виктор. — И куда же ты хотел пройтись?» — почти вслух сказал он сам себе, поднимаясь с дерева. «Пройдусь-ка я по хребту, посижу возле «Золотого ключа», напьюсь, его живительной воды и вернусь обратно — не зря же старики говорят, что туда когда-то ходили люди исцеляться от всяких хворей». И Виктор, закинув рюкзак и взяв в левую руку ружье, пошел по верхней тропке. Густые еловые заросли сменялись громадными, стоящими далеко друг от друга соснами вперемежку с березами. Холмистые места сменялись чистыми и ровными полянами, залитыми солнечным светом, они блестели нетронутой травяной растительностью.
Несколько маленьких источников, поросших болотной травою, пересек Виктор, прежде чем показалась темно-серая скала, именуемая в народе Черным камнем, где, по рассказам, в гражданскую войну беляки расстреляли много сибирских казаков, сторонников революции. Обогнув камень, Виктор вышел на громадную ровную площадку, поросшую высокой луговой травою. «Вот где сена! — подумал он. — Только как его отсюда вывезти? Да тут целое село разместить можно, вон сколько простора». И тут же чуть не упал, зацепившись за что-то небольшое, плоское, похожее на камень, но издавшее почему-то звенящий звук. Виктор остановился и раздвинул траву. В небольшой ямке лежал вверх дном обыкновенный солдатский котелок, перевернув который, Виктор увидел, как из него вывалился какой-то мешочек, полностью истлевший, и рассыпался блестящими желтыми кругляшами, похожими на нынешние пятаки.
Виктор поднял несколько штук, протер пальцами и обмер: в его руках были золотые российские червонцы 1701 года выпуска достоинством в три рубля. Сколько их было всего — он не сразу понял. Вырвав вокруг впадины траву, увидел какой-то белый кружок, торчащий между камнями, поднял камень, за ним другой и, отбросив от белого кружочка, увидел ручку с дорогой отделкой, скорее всего, семейной сабли. Разгребая место, где были обнаружены червонцы, Виктор вытащил остатки черного саквояжа с обрамленными латунными пряжками ремнями. В нем лежали, может быть, когда-то очень ценные, а сейчас полностью истлевшие бумаги. Они, слившись в единый комок, не поддавались не только прочтению, но даже и разъединению. И Виктор отбросил их как ненужные. Собрав монеты, он сложил их в карман рюкзака и отнес в сторонку.
В углублении, где лежал саквояж, виднелся обломок довольно прочной доски. «Дуб», — подумал Виктор и с трудом вытащил кусок. Руками стал отбрасывать землю. Почти четко вырисовывались очертания дубового гроба. Ручка сабли почти полностью освободилась, но ножны уходили вглубь. Отбросив в сторону еще несколько камней и щепок, траву, Виктор еще раз попробовал вытащить саблю, но она не поддавалась — чем-то была придавлена. Отгребая землю, Виктор вдруг совсем неожиданно снял ком земли с черепа, как показалось — даже сверкнувшего на солнце своей светло-желтой плоскостью: прямо у черепа торчал еще один обломок доски и, вытащив его, Виктор попробовал пошевелить саблей. И она поддалась — сначала медленно, а потом вдруг резко выскочила из ножен. Виктор осмотрел лезвие и, ничего не обнаружив, стал копать уже саблей и выкопал ножны, но какие! Украшенные орнаментом и узорами, они, пролежав столько лет в земле, не потеряли своего прежнего вида. В самом верхнем углу Виктор прочитал: «Графъ Чубаровъ В.И.»