— Ну что там стряслось? — спросила жена.
— Да ничего, мелочи. Один «диссидент» завелся, японцы к нему пожаловали.
— Ну и что? Законом не запрещено, тем более что недавно Хрущев новые визовые правила ввел, — сказала, не отрываясь от тетрадей, жена.
— Тут я визы устанавливаю! И не допущу, чтобы кто-то меня за пешку считал. Тем более что секретарь райкома такого же мнения.
— Мне кажется, что вы оба со Свиридовым уже настолько устарели, что вам надо уйти, пока не поздно.
— Это мы-то устарели? Посмотрим, кто устарел, но этот Сердюченко еще у меня попрыгает! — И Денисов подошел к телефону, набрал номер:
— Иван Васильевич? Денисов. Слушай, просьба есть: собери мне данные, да поподробнее, о некоем Сердюченко Викторе Ивановиче, его жене, детях. Желательно побыстрее. Не совсем к спеху, но надо. Какие документы? По лагерям? А по каким? Ладно, завтра поговорим. — Повесил трубку.
— Вот ваша демократия — уже заработала! — сказал он жене. — Документы пришли на всех незаконно осужденных из архива. Теперь им, видите ли, все это надо вернуть. А кому возвращать?
— Как это «кому»? — Родственники есть, дети, внуки.
— А дальше что? Выяснится, например, что некий Денисов работал в лагере таком-то, был надзирателем.
— А ты что, действительно работал в лагере?
Денисов понял, что проговорился.
— Ну не я, положим, а кто-то же работал, — замялся майор.
— Ты, помнится, говорил, что служил в линейной железнодорожной милиции до училища, — жена даже отложила тетради.
— Успокойтесь, Людмила Васильевна, я вас не обманул, так и было. Но как быть другим? Бывшим надзирателям, охранникам? Их же тысячи, если не десятки тысяч.
— Те, кто был, как и везде, человеком, — тем бояться нечего. А вот другим — да, тут будут проблемы! Но так им и надо! — горячо заговорила Людмила.
— Ладно, не нам это решать. Но в своем районе я вольностей не допущу.
— А ты что, тут родился и вырос?
— При чем здесь это?
— Тогда не говори «мой район»! Это район тех, кто тут родился и вырос.
— Ого, как ты запела! — вдруг зло проговорил Денисов, — забыла, кем ты была?
— А кем я была? Я училась в институте, а ты на курсах, так что мы были равны, или, что ты имеешь в виду?
— А шубы, браслеты, кольца, серьги — это откуда?
— Что ты хочешь сказать? Я вообще-то долго думала, откуда это ты такой браслет достал «Графъ Чубаровъ»? Да еще печатку. Это же именные вещи. А остальное — мелкота, побрякушки.
— «Побрякушки»? Эти побрякушки золотые, понимаешь, зо-ло-тые! Они денег стоят.
— «Золотые». У тебя даже глаза загорелись! Золото, золото… Не в золоте счастье.
— Ладно, не будем дискутировать, но пока я тут, вольностей не допущу.
Зазвенел телефон. Денисов взял трубку.
— Да, понял. Как никуда? Так и сидят сиднем? Ну ладно, все равно наблюдать!
На следующий день позвонил начальник почты, сообщила, что на адрес Сердюченко пришел груз — вагон. Это майора очень обрадовало. Но особенно заинтересовала его телеграмма, которую отправили Сердюченко в этот день в Ростовскую область.
— Ответ мне продиктуете полностью, — сказал он начальнику почты.
Денисов, как всегда тщательно, готовил нападение. Вначале все узнать, исключить всякие неожиданности и только потом бить, но так, чтобы наверняка. Вот и сейчас колесо закрутилось — везде у него были нужные люди, каждому он чем-то помог, многих милиционеров когда-то просто спас от тюрьмы, и они служили ему верой и правдой. Не вписывался только в его механизм лейтенант Иванов, прибывший недавно на должность заместителя. «Ничего, притрется — подумал Денисов, — а не притрется, уберем, наверху тоже есть свои люди».
А раздор в семье сейчас ему был не, кстати, поэтому Денисов стал искать пути примирения с женой.
На дворе была тихая зимняя ночь. На ясном безоблачном небе миллионы ярких, мерцающих, тускло горевших, ровно, спокойно поблескивающих и еле заметных звезд. Холодный черный небосвод почти пополам пересекала огромная широкая дорога Млечного Пути, усыпанная самыми разными светящимися точками. Громадное, бесконечное околоземное пространство шевелилось, переливалось, искрилось, вспыхивало и гасло; отдельные его частицы срывались и неслись куда-то, оставляя яркий, долго не затухающий след. Оно, это надземное, дышало и двигалось, жило своей, только ему понятной жизнью, подчиняясь только своим, неземным законам, хотя и сама земля была его мельчайшей частицей. И этому вечному, нескончаемому было все равно, что сейчас творилось на маленькой его частице — земле. Оно двигалось и жило своей, только Господу Богу понятной жизнью.