- А вам что за дело?
- Так; я бы покуражился с вами.
- Буду так буду, не буду так не буду: сами увидите! - сказала она скороговоркой и, как мышонок, побежала по лестнице, почти не дотрогиваясь до ступеней.
- Милашка! у! - нежно крикнул ей вслед Иван Савич. - Авдей! а?
- Не могу знать!
Авдей тряхнул головой.
- Пожалуйте-ка, добро, сапоги-то, - сказал он, - вишь, всю подошву вымазали, да и окно-то у меня перепачкали. Ну вас тут совсем!
В следующие дни, в условленный час, оба бывали на своих местах. Иван Савич всё мазал подошву сапога, к великому соблазну Авдея, который нарочно для этого давал ему постоянно один старый и худой сапог. Маша тоже гладила долго одну и ту же юбку. Так продолжалось с неделю. Однажды вечером, когда баронесса уехала в театр, а, по словам Ивана Савича, барина его не было дома, Маша тронулась его нежностями и как тень, в платочке a la Fanchon, мелькнула по двору и явилась в комнате Авдея.
- Наконец ты у меня в гостях! - начал Иван Савич свою обычную фразу, с некоторыми вариянтами, - ужели это правда? не во сне ли я вижу?
Она с трудом согласилась пойти в другие комнаты и при малейшем шуме трепетала как лист, опасаясь приезда барина.
- Как я счастлива! как я счастлива! - твердила Маша, - вы такие... такие... вы сами словно как барин! Какой у вас славный жилет! уж не барский ли?
- Да, барин подарил. Авдей! - закричал он, забывшись, - подай чаю!..
- Что вы это? как вы на него кричите! - сказала Маша.
- Авдей Михайлыч, - сказал Иван Савич, спохватившись, - уважь нас: чайку поскорее. Ведь я барский камердинер, - примолвил он, обращаясь к Маше, - ну так Авдей и угождает мне. В другой раз замолвлю за него доброе словцо.
- А! вы камердинер! - значительно сказала Маша, - вот как!
Уже прошло недели три, как Маша частенько прокрадывалась к своему возлюбленному. Иван Савич лежал обыкновенно на барской кушетке, как он говорил Маше, а она сидела подле него в креслах и болтала без умолку или жевала что-нибудь. Горничные вечно что-нибудь жуют или грызут. В карманах их передника всегда найдете орехи, изюм, или половинку сухаря, оставшегося от барынина завтрака, или бисквиту, вафлю, залог нежности какого-нибудь повара. Иван Савич не находил более предмета для разговора с ней. Он уж пересказал ей все анекдоты, которые рассказываются только мужчинами друг другу за бутылкой вина или горничным, и говорить больше было нечего.
- Ну скажи что-нибудь еще, - говорила однажды Маша. - Ты так смешно рассказываешь.
Иван Савич зевнул.
- И нынче конфекты да сливы: я лучше люблю яблоки, - продолжала Маша болтать, доедая сливу. - А это ведь, чай, дорого: неужели тебе барин столько денег дает? Это съешь, словно как ничего - и не попахнет, а после яблоков долго помнишь, что ела. Я могу целый десяток яблоков съесть, право!
Иван Савич всё молчал.
- Вчера мы с Настасьей, с нянькой от верхних жильцов, два десятка съели, инда насилу опомнились, даже тошно сделалось: ейный сын принес ей целый узел яблоков, пряников, орехов, да не одних простых, а разных. Он в мелочной лавке приказчиком. Ты вот мне никогда орехов не купишь.
Иван Савич закурил сигару.
- Что ты заплатил за цигарки? - спросила Маша.
- Это барские, - сказал Иван Савич.
- Ну как он узнает?
- Нет, у него много.
- И то сказать, правда: что жалеть господского? Я вот, как живу на свете, не знаю, что такое покупать помаду, духи, булавки, мыло: всё у барыни беру. Раз она и узнала по запаху: "Ты, говорит, никак моей помадой изволишь мазаться?" Вот я ей говорю... так и говорю, право, я ведь ей не уступлю... она слово, а я два... "кроме вашей помады нешто и на свете нет!" - "А где ж ты взяла?" - говорит она. - "Где? подарили", - а сама прячусь, чтоб она не разнюхала. "А кто, говорит, подарил?" - "А вам, мол, зачем?" "Дружок, верно!" - говорит. Что ж! ведь я соврала - сказала: дружок. А какой к черту дружок! У меня после Алексея Захарыча до тебя никого и не было. Она и пошла допытываться кто, да тут приехали гости, я и ушла.
Оба замолчали.
- Ах, Иван! - начала опять Маша, - какое платье купила себе Лизавета, наша бывшая девушка,- креп-паше, чудо! Когда я соберусь сделать себе этакое?
Она вздохнула.
- А тебе хочется? - спросил Иван Савич.
- Еще бы не хотелось! уж я давно думала, да куда! оно двадцать восемь рублей стоит.
Иван Савич вынул из бумажника пятидесятирублевую ассигнацию и дал ей.
- Ах! неужели? - сказала она с радостным изумлением. - Это мне? Сколько же у тебя денег-то? ведь у меня сдачи нет.
- Ты всё себе возьми.
- Как всё?
Она повертывала в руках ассигнацию и смотрела то на нее, то на Ивана Савича и почти одурела совсем.
- Послушай, где ты берешь деньги? - спросила она вдруг боязливо.
- В барском бумажнике.
- Нет, неправда! ты бы так не говорил, - сказала она, бережно завязывая деньги в узелок, - как же я за это крепко поцелую тебя... у!.. в знак памяти сошью тебе манишку.
От радости она сделалась еще болтливее.
- Что, бишь, я хотела сказать такое? а?
- Не знаю, - сказал Иван Савич.
- Эх, досадно; что-то хотела сказать тебе... ах да! как давеча графский кучер бил какого-то мужика: тот в гости к нему пришел, а он и давай его бить; инда страсть, так прибил, что тот даже не знает, что и сказать ему. Да что ж ты всё молчишь? - сказала она после множества вопросов, на которые не получила ответа.
- Уж всё переговорили, - отвечал Иван Савич.
- Всё? как не всё! Нет, уж нынче ты не такой. Бывало, всё говоришь, что любишь меня, да спрашиваешь, люблю ли я тебя, а нынче вот пятый день не спрашиваешь: видно, уж не любишь. А я тебя всё так же люблю, еще больше, ей-богу! вот побожиться не грех! - примолвила она простодушно.
Опять молчание.
- Сколько у вас книг-то! всё толстые: чай, во всю жизнь не прочитаешь? - сказала она опять, - какие это книжки, Иван?
- Философические! - сказал Иван Савич.
- Какие же это? смешные или страшные? почитай мне когда-нибудь в книжку: я люблю смешные книжки. И у вас хорошо, - продолжала Маша, оглядываясь кругом, - а у нас еще лучше. Какие занавесы, какие ковры! решетки с плющами; какие корзинки для цветов! даже уму непостижимо. Вчера принесли маленький диванчик в спальню: какая материя! так глаза и разбегаются: четыреста рублей стоит. Как подумаешь, сколько эти господа денег сорят, так страшно станет. Хоть бы половину мне дали того, что иной раз в неделю истратят, так мне было бы на всю жизнь.
- Так очень хороша твоя барыня? - спросил Иван
Савич.
- Ах! прехорошенькая! особенно утром, как с постели встает.
- Как же бы с ней познакомиться?
- Кому?
- Разумеется, моему барину. Уж он говорил: похлопочи-ка, говорит, Иван!
- Нет ли у него приятеля, знакомого с нашей барыней? - сказала Маша, пусть тот и приведет его; а не то, пусть он выдумает, будто нужно спросить что-нибудь, да и придет: может, и познакомится. Славно бы! тогда бы я чаще к тебе бегала, будто к барину от барыни или попросить что-нибудь. Уж когда господа знакомы, так и люди знакомы. Это так водится. Что бы выдумать? а! да вот что: барыня продает одну лошадь: не надо ли вам? пусть бы и барин пришел, будто поторговаться.
- И прекрасно, - сказал Иван Савич, вскочив с кушетки, я и пойду.
- Ты? - спросила Маша.
- И познакомлюсь, - продолжал Иван Савич, не замечая ошибки.
- Что ты, что ты! опомнись, мой батюшка, заврался!
- Ах да! что я вру: барин, барин.
- То-то же.
- Ну, ты теперь поди домой, - сказал Иван Савич.
- Вот уж и гонишь, экой какой! ну, прощай. спасибо за подареньице, сказала Маша, неохотно вставая с кресел.