С высокой кручи воронежского правобережья, где стоял дом Никитиных, мальчику открывались неоглядные дали, здесь рождались те чувства, которые позже выльются мощным и чистым потоком.
Из впечатлений детства самое отрадное — няня. Имени ее мы не знаем, знаем лишь, что в самые ранние годы, когда отцовские загулы и семейные перебранки пугали впечатлительного Ваню, его спасали нянины сказки и песни. Ее трогательный образ не раз возникает в стихотворениях Никитина:
В «Воспоминании о детстве», мелькает тот же образ:
Кроме няни, первым учителем мальчика был также безвестный сторож воскобелильного заведения отца. Он, очевидно, был доморощенным поэтом: часто рассказывал Ване разные волшебные истории, разжигая его детскую фантазию. Другим наставником, уже официальным, выступал какой-то сапожник, фигура до того экзотическая, что о ней непременно упоминают все биографы Никитина.
Автор первого печатного известия о жизни поэта не преминул спросить у него об этом оригинальном педагоге. «Шести лет я начал учиться у сапожника», — ответил Никитин и, смеясь, припоминал, как этот учитель, размахивая руками, тачал сапоги дратвой и, окруженный варом, дегтем и только что смазанными сапогами, поправлял ошибки в чтении его, ребенка, который, будучи отуманен облаками тютюна, следовал за своим пальцем по книге и с подобострастием и страхом выглядывал иногда исподлобья на своего наставника. Но, как бы то ни было, подготовительный курс был пройден успешно.
30 сентября 1833 г. «кандидат» Иван Федоров экзаменовал Ваню, остался им весьма доволен и рекомендовал его сразу во второй класс духовного училища. Как гласит документ, «мещанин Савва Никитин взошел к Антонию, архиепископу Воронежскому и Задонскому и 1-й степени св. Анны кавалеру, с прошением о принятии» сына в оное учебное заведение. Последовала резолюция его высокопреосвященства: «Принять». Для будущего поэта началась долгая и горемычная учеба в бурсе…
В БУРСЕ
Двухэтажное каменное здание Воронежского уездного духовного училища находилось во дворе владений Митрофановского монастыря. Окна нижнего этажа были забраны толстыми железными, решетками. Холодом и угрюмостью веяло от этого дома.
А за воротами текла иная жизнь. Шла бойкая торговля семечками, грушами, маковками и прочими соблазнами. Горластые бабы предлагали за грош пирожки с гречневой кашей, капустой или печенкой. Обитатели соседнего корпуса — народ все бедный, голодный — радовались каждому дешевому куску. Особенно несладко им приходилось в дни поста, когда в бурсацкой столовке даже конопляного масла не видели. Один из них вспоминал: «…пища была чисто растительная: вонючая капуста, горох, картофель…» Ивану Никитину еще повезло: он был «приходящим» и не знал противного вкуса общего котла, но все остальные бурсацкие «прелести» изведал сполна.
В 1833 г. вместе с ним в училище поступил будущий московский митрополит Леонтий. Он оставил колоритные портреты учителей бурсаков. Один из них — латинист отец Игнатий, личность серая и лживая, запомнился иезуитскими манерами. Другой — отец Феофилакт, наставник греческого, языка, дело свое знал порядочно, но всегда был болезнен и раздражителен. Третий — инспектор Никанор Глаголев — отличался нравом добрым, но характером крайне несдержанным и вспыльчивым. О преподавателе церковного устава читаем: «Сам он плохо знал свой предмет, а любил рисоваться и казаться знатоком. Раз проверял ректор семинарии архимандрит Варлаам. Сам учитель не мог толком ответить. «Дурак ты, учитель, сам не знаешь», — заключил ректор».