Он признавался ей, что так никогда еще не любил. Письмо написано 20 сентября. В этот же день она ответила ему письмом, в котором призналась, что грустила о нем, а 23 сентября — о том, что полюбила его: «Да. Я люблю Вас тоже. Давно, нежнейше и полно, и свято! Люблю»[505].
Не встречаясь, общаясь лишь эпистолярно, они нуждались друг в друге. Шмелев по ее умным и светлым письмам создал образ, к которому обратил свою любовь, и она это понимала. Опасаясь разочаровать его, предостерегала: у меня скверный характер, я не богиня, могу быть неприятной… Возможно, она была влюблена в явление по имени Шмелев. Он знал, что внешне давно уже не привлекателен, писал ей о том, что некрасив. Знал, что женщину влечет к мужчине не только внешность и не только физическое общение. Понимал, что сила дарования в мужчине притягательна. Во время публичных чтений он замечал обращенные на него страстные, благодарные женские взгляды. Он позже признавался Ольге Александровне, что, раздражая своим дарованием чувственный инстинкт женщин, осознавал их готовность отдаться ему духовно и телесно. Но после гибели сына он ни разу не изменил жене.
К О. А. Бредиус-Субботиной он испытывал чувство, которое сам называл нестеровским. И страсть — и поклонение, и нежность — и любовь умственная. В ее же любви было больше преклонения.
24 сентября он предложил ей стать его женой — законной. Как он выразился — брачной. Она не могла с такой же стремительностью принять его предложение: у нее — муж, и он человек прекрасный, в нем нет грубой силы, он любит Россию, а еще Бредиусы — авторитетный в Голландии род и так просто развестись не дадут… С мужем расстаться не может, но Шмелева любит «безумно, до смерти, исступленно»[506], зовет его в Голландию — и все ему отдаст, что в ее сердце, и не считает это грехом — ведь она нежность свою ни у кого не отнимает, ведь на нежность ее никто и не посягает… Грехом не считает, но лгать тяжело. Она встречает почтальона на пороге, забирает письма Шмелева и объясняет дома, что это… так… писательская поэзия, перед которой она преклоняется. Шмелев же, не замечая сложности ее положения, запрашивает ее о любимых духах: ландыш? грэпэпль?
Невольно он переносил на свое отношение к Ольге Александровне все то, что когда-то перечувствовал и пережил с женой. Он описывал ей запахи, любимые его женой: «Я любил, когда она тихо подойдет, а я пишу, ни-чего не слышу, хоть пожар, — не вижу, — и… на голову мне — накапает грэпэплем… я не слышу, потом — запах бросает меня куда-то… и я прихожу в себя»[507]. Ему горько от мысли, что этого никогда не повторится с его новой возлюбленной. Шмелев мечтал пожить с ней в монастыре Саввы Звенигородского, под Москвой. Еловые белые полы… всенощная… молитва… прогулки на лыжах, горячие просфоры, жаркий кагор… монастырская еда — блины, московская солянка, осетрина… Там в 1912 году он жил с Ольгой Александровной и Сережей три зимних дня. Сравнивая свое отношение к жене и Ольге Александровне, заметил: раньше он любил, теперь сознает, как любит.