Как до революции, так и в эмиграции интеллигенты раскололись на правых и левых. Шмелев — правый, он монархист. 29 июня 1923 года В. Н. Бунина сделала запись относительно одной грасской дискуссии: если Мережковский высказался за религиозный фашизм, Бунин за сильную военную власть, то Шмелев — белый, «монархист-консерватор с демократическим оттенком, но против четыреххвостки»[178], то есть против тайного, пропорционального, прямого, общего голосования. Основой демократии Шмелев полагал народоправство. Но он был реалистом и понимал, что культура масс низка, а выдвинутые из масс вожди не всегда безупречны. Демократия, по Шмелеву, вырождается в управление кучки. Свои мысли о перспективах демократии и монархии в России он изложил в статье 1924 года «Пути мертвые и живые». Он утверждал: стыдно бояться слова «правый», и если «нужно искать правды, и если правду сейчас видишь в национализме, то борись за нее, ничего не боясь»[179]. Он раздражался на программы и выпады левых. Левым он сам мог бы сказать так, как Карташев ответил Гиппиус, упрекнувшей его в правизне: «А вы говорите левые пошлости»[180]. Все, что исходило от левых, было, по мнению Шмелева, пошлым и безответственным.
Оставаясь формально вне партий, «выше республиканизма, монархизма, демократизма», и осуждая столкновения правых и левых: «Умирает мать, а дети спорят, в какой шляпе гулять ей пристало! Не любовь тут, а самовлюбленность! Каждый хочет своим средством ее спасти, пальцем не шевельнув…»[181], он отдавал предпочтение национальным и монархическим изданиям. Печатался в славянофильски настроенной «России и славянстве», в монархической «Русской газете», в национальной газете «Возрождение», в патриотическом «Русском инвалиде». Национальная направленность творчества Шмелева известна. Бальмонт посвятил ему стихотворение, начинающееся строками: «Ты русский — именем и кровью, / Ты русский — смехом и тоской»[182]. Прозу Шмелева публиковали и в пытавшихся, правда не всегда удачно, сохранить хотя бы внешний нейтралитет «Современных записках». Его рассказы принимали и в других эмигрантских центрах, например в рижском журнале «Перезвоны». Причем Б. Зайцев, приглашая в 1925 году Шмелева к сотрудничеству с «Перезвонами», помимо размера гонорара сообщал и о позиции журнала: «наклон вправо» и «журнал ярко национальный»[183].
Он был желанным автором в берлинском журнале «Русский колокол», который издавал профессор И. А. Ильин. Этот журнал просуществовал недолго, с 1927-го по 1930-й. Он был выразителем национальных и патриотических ценностей, философии воли, идеологии государственности. В редакционной заметке второго номера говорилось о необходимости для России религиозно обновленной национальной интеллигенции, мыслящей государственно. Как автор журнала, Шмелев, оказался в компании с В. П. Рябушинским, Н. С. Арсеньевым, П. Н. Красновым, графом Г. А. Шереметевым, князем Н. Б. Щербатовым и другими харизматическими в эмигрантской среде фигурами.
Ильину Шмелев был чрезвычайно интересен. Как отметила В. Н. Бунина, Шмелев пленил Ильина философскими темами своих произведений; например, в «Неупиваемой чаше» это философия творчества, а в «Это было» — проблемы войны[184]. Шмелев отдал Ильину свою статью «Как нам быть» уже для первого номера журнала. В «Русском колоколе» не печатались художественные произведения, не было отдела критики, но на его страницах обсуждались вопросы эстетики, что отвечало интересам Шмелева. В статьях Ильина «Кризис современного искусства» (№ 2), «Музыка Метнера» (№ 7) и других речь шла о бессилии безрелигиозного искусства, о том, что и А. Блок, и А. Белый, и Вяч. Иванов вели к религиозному растлению, о том, что модернизм в литературе и музыке есть упоение вседозволенностью и идеализацией греха, о том, что большевистское искусство — от В. Мейерхольда до В. Шершеневича и В. Маяковского — лишь довершило разложение культуры, и столь принципиальная точка зрения была близка Шмелеву. Все более, не без влияния Ильина, он становился полемистом, а его творчество обретало публицистические черты.
181
Из письма И. С. Шмелева к М. В. Вишняку от 14.10.1925 //