Слова К. Д. Бальмонта об отношении И.С. Тургенева к христианству в контексте его мировоззренческих конфликтов с Ф.М. Достоевским и Л.Н. Толстым удивительным образом перекликаются с мнением Д.С. Мережковского: И.С. Тургенев с его кротостью, добротой, прямодушием, честностью, прощением обид, благородством, щедростью и любовью христианином был, и «неизмеримо больше», чем «два великие его сверстника» – Ф.М. Достоевский с его «демоническими христианскими порывами» и Л.Н. Толстой с «пресным поддельным буддийским христианством». Тургенев – художник, по К.Д. Бальмонту, – тот «глубокий колодец, в который глядится Бог…», <…> один из лучших художников русской прозы, который всю жизнь оставался поэтом [ТИШИНА (II). С. 75–77].
Писатель Марк Алданов в статье «При чтении Тургенева (несколько заметок)» провел компаративную параллель между ним и Александром Герценом. Как публицист Тургенев для Алданова «не бог весть какой», по сравнению с блестящим публицистом Герценом, однако «как большой художник и очень умный человек он видел и понимал многое такое, чего не видело и не понимало большинство его современников». Так, например, в письме Герцену от 13 (25) декабря 1867 Тургенев, по мнению Алданова, «наметил те пределы, в которые жизнь замкнет политику на очень долгие десятилетия», – то есть «самому себе предоставленный русский человек», свергнув старую власть в 1917 г., оказался в «глуши, тьме и тирании» первых лет установления советской власти. Однако «хваленая» писателем наука – по выражению Алданова – «в одной чрезвычайно ученой стране» не оказалась спасительным лекарством против этих трех признаков «старообрядчества». Значение Тургенева как беллетриста Алданов видит еще и в том, что он:
всю жизнь искал новых форм в искусстве – это и само по себе заслуга немалая. Если не ошибаюсь, и сейчас не существует ни одной такой формы, которой он не испробовал бы. Иногда кажется, что он предвидел и кинематограф: «Сон, например, чисто кинематографический рассказ. Разумеется, не все его искания были удачны. Надо, однако ценить больших писателей по тому лучшему, что они дали. Совершенно справедливо говорит Б. К. Зайцев, что «в золотом веке нашей литературы место Тургенева в числе четырех – пяти первых [АЛДАНОВ (II)].
Знаменитый русский филолог и литературовед Михаил Бахтин в книге «Проблемы поэтики Достоевского» (1963) писал:
«Тургеневский сказ полновесно значим, и в нем один голос, непосредственно выражающий авторский замысел. Здесь перед нами простой композиционный прием… Преломлять свои мысли в чужом слове Тургенев не любил и не умел. Двуголосое слово ему плохо удавалось».
Бахтин т. о. выводит Тургенева из сферы «двуголосого слова», этой полифонии, как он называет основную черту романов Достоевского. <…> И благодаря Бахтину, в литературоведении XX века закрепилось мнение о том, что Тургенев монологичный, недостаточно интересный, не такой гибкий, как, например, Достоевский [ВДОВИН А. (I)].
О таинственных повестях как о художественном единстве впервые заговорил выдающийся русский литературовед Лев Васильевич Пумпянский. Он посвятил им отдельную статью «Группа таинственных повестей» (1929) и включил в нее одиннадцать произведений, разделив их на три подгруппы. В первой сверхъестественное находится в центре повествования «Призраки» (1863), «Собака» (1866), «Сон» и «Рассказ отца Алексея» (1877). К ним примыкают еще четыре, в которых таинственное выполняет функцию важной детали: «Фауст» (1855), «Несчастная» (1868), «Песнь торжествующей любви» (1881), «Клара Милич» (1882). Последняя подгруппа – «Стук… стук… стук!..» (1870), «Часы» (1875). И в наше время факт обращения Тургенева к теме «таинственного» вызывает особенный интерес у исследователей, – см. например, [ТОПОРОВ (I) и (II)], [АРИНИНА], [БЕЛЯЕВА И. (I)], [ГОЛОВКО], [КОНЫШЕВ]. Общепринятым является мнение, что тургеневский цикл «Таинственных повестей» был им создан отнюдь не случайно. Его нельзя объяснить лишь интересом писателя к сверхъестественному, в частности – спиритизму, который возник в конце XIX века в России и на Западе. Куда более важную роль здесь играли психофизиологические особенности личности Тургенева, определяющие характер его мироощущения и специфику «поведенческих структур» [ТОПОРОВ (II). С. 370].
Известный тургеневовед и исследователь «таинственных повестей» А.Б. Муратов писал:
Тема неведомого, странного, страшного, непонятного – одна из основных тем творчества Тургенева вообще и в той или иной мере присутствует в каждом произведении писателя. С этой точки зрения все они “таинственные”. Но очевидно, что когда речь идет о “таинственных повестях” как об относительно самостоятельном явлении, то следует иметь в виду группу повестей и рассказов, в которых эта тема становится центральной»[205].
205
См. об этом в: Иван Тургенев. Таинственные повести и рассказы / Составление и вступительные статьи А. В. Вдовина, А. С. Федотова. М.: Rosebud, 2019.