въехала в село плетеная крытая бричка, заложенная парою кляч едва живых; на козлах сидел оборванный жид – а из брички высунулась голова в картузе и казалось с любопытством смотрела на веселящийся народ. Жители встретили повозку смехом и грубыми насмешками. (NB. Свернув трубкою воскраия одежд, безумцы глумились над еврейским возницею и восклицали смехотворно: «Жид, жид, ешь свиное ухо!..» Летопись Горюхинского Дьячка) [ПУШКИН. Т. 5. С. 132].
Существует авторитетное мнение, что по большей части:
В статьях русских журналистов и писателей, зачастую имевших весьма отдаленное представление о еврейском быте и культуре, а то и просто понаслышке судивших об этом экзотическом предмете, доля вымысла заметно преобладает над историческими фактами. Можно с уверенностью утверждать, что подавляющее большинство произведений русских литераторов в той или иной мере способствовало возникновению и укоренению в сознании русской публики того, что следовало бы назвать «мифом о еврее». Первая половина XIX в. представляется в этом смысле особенно важной, так как именно в данный период формировались существенные черты «мифа о еврее», без которых многие особенности дальнейшего развития названной мифологемы на русский почве остаются непонятными. Вот почему печатной продукции александровского и николаевского царствований, где так или иначе затрагивалась еврейская проблематика (в частности, периодике этих эпох), следует уделять гораздо более пристальное внимание [РОГАЧ].
Приоритет в ознакомлении просвещенного российского общества начала ХIХ в. с тем, что являют собой «евреи», принадлежит не этническим русским, а художникам и литератора польского происхождения, обретавшимся в Петербурге с начала 1800-х гг. [ГОЛЬДИН (I). С. 340–391]. Речь идет об Александре Орловском (1777–1832), переехавшем в 1802 г. из Варшавы в Петербург и выпускнике Императорской Академии художеств Рудольфа Жуковского (1814–1886), являвшихся модными русскими художником, рисовальщиками и графиками.
<Именно> выходцы из Польши <…> играют в русском культурном контексте роль «экспертов», знатоков «еврейского вопроса», <и> вводят его в культурный обиход России. <…> существующее в польском контексте отношение к «еврею» играет для русского понимания «еврея» важную роль и во многом формирует его.
Орловский сделал в 1798 г. зарисовку «Резня Праги», на которой изображены русские солдаты, штыками приканчивающие в 1794 г., во время штурма восставшей Варшавы, евреев варшавского пригорода Праги. Евреи на этом рисунке хорошо узнаваемы по длинным бородам и традиционным одеяниям, и абсолютно понятно, что симпатии художника на стороне беззащитных жертв – евреев. Считается, что именно Орловский перенес в Россию польскую традицию изображения евреев – в частности, в жанровых сценах.
<…> Жуковский был автором известной литографии «Домашняя жизнь белорусских евреев» (1840-е гг.), заявлявшейся как часть серии «Еврейские народные сцены». Жанровая сценка, иллюстрирующая хорошо известный еврейский анекдот о козе, которую раввин советует вывести из дома, дает зрителю возможность понять, насколько велика осведомленность автора в «домашней жизни евреев» <…>.
Творчество выдающихся русских литераторов польского происхождения Фаддея Булгарина (1789–1859) и Осипа Сенковского (1800–1858)[236] дает нам возможность проследить, как польский культурный контекст помогает создать русский текстуальный дискурс о «еврее». И Булгарин, и Сенковский стояли у истоков русской культурной юдофобии, вводя в свои тексты полный антисемитских стереотипов образ «еврея» [ГОЛЬДИН (II). С. 340].
236
Вот, например, характерный образчик «еврейской темы» у О. Сенковского – рассказ «Казнь жида в синагоге»//Библиотека для чтения. 1 836. Т. 18. Октябрь. Отд. VII. С. 83–86.