Но почему такой политически и эстетически амбициозный журнал, как «Современник», – задается вопросом Ливак, – настолько заинтересовался, казалось бы, явно шаблонной вещью, что Некрасов тратит почти год на лоббирование цензуры для его публикации? И что могло беспокоить цензоров в такой простой и предсказуемой истории, как «Жид»? Неужели скандальная ситуация отца, занимающегося проституцией своей дочери? Но автор обращается со своей пикантной темой осторожно, четко возлагая вину на стереотипно жадного и аморального еврея, а сострадательного христианина делает своего рода ангелом хранителем девушки, чья честь остается нетронутой. Ответ на эти вопросы исследователь находит в оригинальной идейной трактовке сюжета. По его мнению, избитый временем рецепт сюжета и неприкрытое подражание «Тарасу Бульбе» – это своего рода дымовая завеса, хотя и достаточно прозрачная, что и настораживало придирчивых цензоров. На самом деле повествование приглашает читателя к осмыслению проблемы наказания за преступление – темы весьма щекотливой в репрессивную «николаевскую» эпоху. Рассказчик, Николай Ильич намекает, что его разногласия с судьей-генералом носят, о необходимости применения смертной казни за шпионаж, усугубляемый аморальным бытовым поведением обвиняемого, носили, так сказать, «этический» характер. Его оппонент «немецкого происхождения, честный и добрый[247], но суровый исполнитель правил <…>, ставит «исполнение долга выше сострадания» и приказывает вешать «по законам». Здесь, по мнению Ливака, налицо конфликтное противопоставление Закона и Милосердия. Немец-генерал, он же судья, олицетворяет жестокость Иеговы – «Бога иудеев»:
к несчастию Гиршеля, генерал исполнение долга ставил выше сострадания [ТУР-ПСС. Т. 4. С. 118].
Молодой корнет, как незлобивый русский человек, взывает к милости, всепрощению, т. е. – христианскому отношению к еврею: «И милость к падшим призывал». Примечательно – это подчеркивает Антон Сельяк, что, говоря о Гиршеле, немец-генерал называет его не иначе как «еврей», и в обращении использует любезные выражения, а корнет-дворянин всегда зовет Гиршеля «жид» и разговаривает с ним в грубо-презрительном тоне.
Можно с уверенностью полагать, что писатель хорошо понимал, что слово «еврей» – это этноним и имеет нейтральную коннотацию, а «жид» – ксеноним, а потому всегда звучит уничижительно. Для обоснования нашей точки зрения приведем статью из еврейской энциклопедии Брокгауза и Ефрона, объясняющую этимологию и исторически сложившиеся формы употребления слова «жид»:
Жид, Жидовин (польск. żyd, żydowin; чешск. žid; словенск. źid и т. д.) – славянская форма лат. judaeus и древнее русское народное название еврея, удержавшееся в русском законодательстве до конца 18 в.; название «жидовин» употребляется также в официальных документах 17 века. <…> Ж. как презрительное название – более позднего происхождения; оно возникло, когда вместе со средневековой религиозной письменностью в Московскую и Южную Русь проникло представление о еврее как о коварном, низком существе, что и отразилось в ряде пословиц и поговорок. В русской прогрессивной печати название Ж. исчезает начиная с воцарения Александра II, и когда в 1861 г. малороссийский журнал «Основа» стал употреблять название Ж., это вызвало в печати и обществе глубокое негодование; по этому поводу редакция выступила с ответом, объяснив, что Ж. в народном украинском представлении не имеет общего с бранным термином Ж. – Ныне употребление Ж. в украинской и русинской печати сделалось обычным. У других славянских народов Ж. до сих пор сохранился как народное название, хотя имеется и другой термин: евреин у болгар, starozakonny у поляков и т. д. – Ср.: Систематический указатель; Даль, Словарь русск. Языка [ЕЭБ-Э].
В общественно-политической публицистике тургеневской эпохи левые – народники, социалисты, либералы и иже с ними, пользовались только «официальным», нейтральным (и с некоторым оттенком уважительности) термином «еврей», а правые – православные клерикалы, националисты, консерваторы-охранители и др., «общенародным» и всегда в их устах неприязненным «жид». Вот, например, отрывок из стихотворения знаменитого «шестидесятника» – поэта-сатирика и революционного демократа Василия Курочкина, одного из самых популярных представителей резко критического, обличительного направления в русской поэзии 60–70-х гг.
247
Особо отметим, что когда «вдова несчастного Гиршеля приходила за платьем покойного», то «Генерал велел ей выдать сто рублей» [ТУР-ПСС. Т. 4. С. 123], – деньги по тем временам солидные (хорошая лошадь, например, стоила 200 рублей).