– Ой, ой, ой! – кричал он, – ой… стойте! я расскажу, много расскажу. Господин унтер-вахмистр, вы меня знаете. Я фактор, честный фактор. Не хватайте меня; постойте еще минутку, минуточку, маленькую минуточку постойте! Пустите меня: я бедный еврей. Сара… где Сара? О, я знаю! она у господина квартир-поручика (бог знает, почему он меня пожаловал в такой небывалый чин). Господин квартир-поручик! Я не отхожу от палатки. (Солдаты взялись было за Гиршеля… он оглушительно взвизгнул и выскользнул у них из рук.) Ваше превосходительство, помилуйте несчастного отца семейства! Я дам десять червонцев, пятнадцать дам, ваше превосходительство!.. (Его потащили к березе.) Пощадите! змилуйтесь! господин квартир-поручик! сиятельство ваше! господин обер-генерал и главный шеф! На жида надели петлю… Я закрыл глаза и бросился бежать.
Весь эпизод казни написан как призыв к состраданию самых очерствелых сердцем натур. Эмпатия корнета не поколеблена даже омерзительным с этической точки зрения поведением Гиршеля, предлагавшего ему дочь в наложницы, чтобы выкупить свою жизнь. Это подчеркивается патетической интонацией рассказа Николая Ильича о его тогдашней реакции на поведение своих солдат:
Они стали в кружок и, представьте, господа! смеялись, смеялись над бедным Гиршелем! Я вспыхнул и крикнул на них, – здесь и выше [ТУР-ПСС. Т. 4. С. 120–123].
По ходу своих рассуждений Ливак приходит к выводу, что Тургенев, изобразив в своем рассказе «жида Гиршеля» по образу и подобию «жида Янкеля», преследовал цель, укорить Гоголя, манифестирующего в те годы свою религиозность, за отсутствие пресловутого «христианского сострадания» в описании сцены погрома и избиения евреев в «Тарасе Бульбе». Напомним также, что в письме Белинского Гоголю от 15 июля 1847 г. высказаны мысли вполне созвучные этическому пафосу рассказа Тургенева:
Россия видит своё спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение[249].
В исследованиях российских филологов предпринимаются попытки прочтения рассказа «Жид» в культурно-историческом контексте, – см. [ДАНИЛЕВСКИЙ (I)] или же интерпретировать в контексте позитивистских умонастроений той эпохи. При этом высказывается предположение, что
главный смысл рассказа опять же не в протесте против смертной казни и не в защите прав «униженных» и «оскорбленных». Глазами именно «простодушного» рассказчика, который не способен к глубоким исследованиям «подвалов психики», пристально рассматривается, как умирает человек. Описание сделано подробно, обстоятельно. Художественный метод, каким пользуется в данном случае Тургенев, – физиологический очерк почти в буквальном смысле этого слова: автора интересует физиология смерти).
Неглубокий, но по-своему гуманный рассказчик пристально наблюдает самый акт смерти, как бы останавливаясь в недоумении перед этим трагическим, непостижимым для его разума, но угнетающим чувства явлением. Но что же такое смерть? Во второй половине 40-х гг., когда в борьбе с идеализмом утверждалась материалистическая философия, под этим вопросом подразумевался другой, его уточняющий: продолжается ли после физической смерти жизнь духа, существует ли бессмертие души?
Рассказчик не задумывается и по замыслу Тургенева не должен задумываться над этим вопросом. Его функция – непосредственная передача увиденного, и чем ближе к натуре, тем лучше.
Но для автора в этом вопросе и ответе на него заключен смысл рассказа. Прямого ответа, который бы содержался в словах героев, рассказчика или автора, Тургенев не дает, но это и закономерно для художественного произведения. Ответ содержится в структуре рассказа, отборе материала, художественном методе, определяемом в конечном счете мировоззрением писателя, тесно связанным с эпохой, которая его формирует [ГИТЛИЦ. С. 64–65].
Со своей стороны, оценивая с этической точки зрения пафос трагизма в рассказе «Жид», мы склонны утверждать, что Тургенев выступает в нем с позиции человека, сопереживающего и сочувствующего. И это при том, что в личном плане евреев Тургенев в то время не знает, а в религиозно-культурном – знаком лишь с жидами, симпатизировать коим человеку его круга и грешно, и смешно. Однако, если вслед за Лотманом [ЛОТМАН Ю.М. (III). С. 9] и [ГИТЛИЦ. С. 64–65] рассматривать
249
Цитируется по: URL: https://ru.wikisource.org/wiki/Письмо_Н._В.Гоголю_15_июля_1847_г._(Белинский)