Более мягкий вариант русской критики польского характера подчеркивал свойственные ему «кичливость», «мечтательность», «нетерпеливость», «безрассудство», склонность к анархии и т. д. – это практически всеобщие штампы русской публицистики и даже научно-популярной литературы, призванные обосновать невозможность для поляков политической самостоятельности. Сочувственными сетованиями: «мы же вам добра желаем!», «вы же без нас пропадете!» буквально переполнены сочинения мэтров русского национализма (например, И. Аксакова и М. Погодина) <…>[401].
В противовес образу «кичливого» и «безрассудного» «ляха» формировался образ «верного», «терпеливого» «росса»: если качества первого предопределили утрату Польшей независимости, то качества второго обеспечили России ее государственное могущество.
Важно отметить, что полон фобия в ее открытой форме не проникала в язык официоза или научной литературы, не являлась она и сколь-либо значимым элементом народной культуры, оставаясь достоянием ангажированной публицистики и беллетристики (образы поляков у Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова, И.С. Тургенева и др.) и даже среди националистов часто смягчалась панславистскими иллюзиями. «Абсолютным» врагом для русских поляки так и не сделались[402] [СЕРГЕЕВ С.М.].
402
На эту роль как русские, так и польские национал-охранители выдвинули евреев. Однако застарелые вражда и обиды по-прежнему дают о себе знать. По мнению выдающегося польского поэта ХХ в. Чеслава Милоша: «Поляки и русские друг друга не любят. Точнее, они испытывают разные неприязненные чувства, от обиды и презрения до ненависти, что не исключает, однако, непонятной взаимной тяги, всегда окрашенной недоверием» [MIŁOSZ. С. 126].