Результатом стало демонстративное отдаление Тургенева от идеологического контекста и временное прекращение отношений как с симпатизирующим полякам Герценом, так и с одним из главных проводников идеи русификации польского края – Катковым.
В творчестве Тургенев также избегает этой темы, а в тех случаях, когда о ней заходит речь, ее интерпретация, как правило, становится резко негативной.
<…> Характеризуя персонажей-поляков в <своих> произведениях, Тургенев действует предельно аккуратно: вводит множество точек зрения на персонажа, затушевывающих его собственную оценку, тем самым достигая иллюзии отстраненности автора и «объективности» повествования. <…> Это особенно наглядно проявляется в описании Сельвинского <в повести «Затишье»>. <…> претенциозность поведения Стельчинского трактуется не как внешний признак, а как свойство натуры: «Он у губернатора служит, очень любезный молодой человек. Он не здешний. Немножко фат, но это у них всех в крови» [ТУР-ПСС. Т. 4. С. 430]. <Т. о.> «фатовство» Стельчинского <здесь> преподносится как характерная польская черта <…>.
Фактически перед нами образец отрицательного героя, который дискредитируется во всех смыслах – для того, чтобы на его фоне был утвержден противоречивый русский характер. Эта прагматика образа еще раз подтверждает тезис о том, что герои-поляки в русской литературе привлекались для осмысления собственных национальных особенностей. Причем для этой цели Тургенев избирает негативный польский стереотип, утверждающий кичливость, трусость и легкомыслие поляков.
Далее эта трактовка развивается в повести «Первая любовь». Изображения поляков графа Малевского и Стельчинского почти дословно совпадают. Малевский описывается как «очень красивый и щегольски одетый брюнет, с выразительными карими глазами, узким белым носиком и тонкими усиками над крошечным ртом» [ТУР-ПСС. Т. 6. С. 319]. <…> добавляются еще и приспособляемость, изворотливость и склонность к доносительству. Эти черты, по Тургеневу, представляют собой не что иное, как прагматизм в самом низменном его проявлении. Здесь он трактуется как хитрость, оказывающаяся бессильной и жалкой перед той самой стихией, которая ассоциируется у Тургенева с русским началом. С точки зрения персонажа-подростка, <…> в Малевском <…> «чудится что-то сомнительное, <…> фальшивое» [ТУР-ПСС. Т. 6. С. 327]. Эта фальшь воспринимается как «природное» свойство: «Он имел репутацию отличного мистификатора и славился своим умением дурачить людей на маскарадах, чему весьма способствовала та почти бессознательная лживость, которою было проникнуто всё его существо…» [ТУР-ПСС. Т. 6. С. 349].
Линия, заданная Тургеневым в изображении поляков, оказалась в русской литературе весьма продуктивной. Достаточно вспомнить пана Врублевского – любовника Грушеньки в «Братьях Карамазовых», в котором акцентируются те же качества, что и у тургеневских героев: кичливость, жадность, хитрость, шулерство. Совпадают даже отдельные детали – например, «два претоненькие востренькие усика» [ДФМ-ПСС. Т. 9. С. 468], или замеченный Митей «смазной сапог с толстою и грязною подошвой» [ДФМ-ПСС. Т. 9. С. 470].
После польского восстания 1863 г., когда антипольские и прямо полонофобские настроения в русском обществе достигли своего апогея, трактовка поляков в тургеневском творчестве наоборот становится более сдержанной. Спустя семь лет после польских событий публикуется повесть «Степной король Лир», где управляющий – поляк Квицинский – хоть и не является положительным героем, все же изображается более нейтрально, чем Стельчинский и Малевский. Тургенев по-прежнему выделяет его польскую гордость, но здесь она трактуется как чувство собственного достоинства. Важно также, что на первый план выступает качество, ранее отрицавшееся: Квицинский – прежде всего европеец. В нем подчеркиваются сухость, рационализм, стремление к порядку. Правда, в сопоставлении с главным героем повести Харловым, который олицетворяет собой русский тип, – поляк-европеец вновь терпит поражение. Однако, в отличие от предыдущих случаев, здесь этот конфликт понимается как попытка обуздать первобытную, разрушительную силу с помощью узкого рационализма, который не способен ей противостоять.
<…> Таким образом, несмотря на перемену в оценке поляков после событий 1863 г., позиция, выраженная в художественном творчестве Тургенева, остается неизменной: польский персонаж противопоставляется русскому и неизбежно ему проигрывает[404].
404
Здесь очень важно помнить про Рудина, которого на парижских баррикадах приняли «за поляка». Сцена его смерти так возвышена, что, к сожалению, читатель обычно упускает из вида это обстоятельство. То что Рудина принимают за поляка – это очень важно. Ибо ни один француз, как сказано в романе, не стал бы «так наивно» принимать смерть. В этом отношении польская линия у Тургенева – а роман «Рудин» писался в середине 50-х гг., когда обстановка вокруг «польского вопроса» была уже накаленной (!) – очень трогательная. И то что у Тургенева «поляк» Рудин – русский, является обстоятельством «знаковым» (Примеч. редактора).