В 1893 г. Константин Бальмонт прочитал в «Обществе любителей российской словесности» стихотворение «Памяти И.С. Тургенева», одна из строф которого посвящена «тургеневским девушкам», среди которых им упомянута и «еврейка» Сусанна:
Итак, в XIX веке идет бурный процесс формирования национальных государств, сопровождающийся по мере укрепления национального самосознания элит, отторжением, а то и категорическим неприятием инородной инаковости – всего чужого и чуждого. Наблюдая этот всплеск националистических амбиций, Артур Шопенгауэр писал, что все нации ругают друг друга и каждая по-своему права, и напоминал современникам,
что в национальном характере мало хороших черт, ведь субъектом его является толпа. <…> Самая дешевая гордость – национальная. Кто обладает крупными личными достоинствами, тот, постоянно наблюдая свою нацию, прежде всего подмечает ее недостатки. Но убогий человек, не имеющий ничего, чем он мог бы гордиться, хватается за единственно возможное и гордится своей нацией; он готов с чувством умиления защищать все ее недостатки и глупости[411].
В антологии «С Тургеневым во Франции» [С-ТУР-во-ФРАН], можно найти примеры того, как индивидуальные особенности личности Тургенева представляются характеристиками сугубо национальными. По свидетельству братьев Гонкуров, Тургенев – «кроткий великан, любезный варвар с седой шевелюрой» – обольщал своих французских друзей «сочетанием наивности и лукавства» – качеств, в которых они видели «все обаяние славянской расы» (С. 335). Литератор, дипломат и ученый виконт Мельхиор де Вогюэ пишет:
Иван Сергеевич воплощал в себе исконные добродетели русского народа: наивную доброту, чистосердечие, простодушие, смирение, покорность судьбе. Это была, как говорится, душа Божья; этот могучий ум совмещался с незлобивым сердцем ребенка» (С. 436).
И хотя Батист Фори, читая Тургенева,
часто задавался вопросом, каким образом в России такая нищета и такие противоречия могли сочетаться с подобным величием» (С. 485),
– человеческую значительность и неотразимость Тургенева его французские друзья невольно экстраполировали на Россию и русский народ. Сам Тургенев в разговорах со своими французскими собеседниками нисколько не идеализирует Россию, но даже, когда речь идет об отсутствии у русских столь очевидной для европейцев ценности, как гражданское сознание, находит у неё особого рода достоинства. В дневнике Гонкуров приведен следующий эпизод, характеризующий в частности особый интерес Тургенева к национальной характерологии:
Воскресенье, 5 марта
Сегодня Тургенев вошел к Флоберу со словами: «Никогда еще я не видел так ясно, как вчера, насколько различны человеческие расы… Я думал об этом всю ночь! Ведьмы с вами, не правда ли, люди одной профессии, собратья по перу… А вот вчера, на представлении «Госпожи Каверле», когда я услыхал со сцены, как молодой человек говорит любовнику своей матери, обнявшему его сестру: «Я запрещаю вам целовать эту девушку…», во мне шевельнулось возмущение! И если бы в зале находилось пятьсот русских, все они почувствовали бы то же самое возмущение. А вот ни у Флобера, ни у кого из сидевших со мной в ложе не возникло такого чувства!.. И я об этом раздумывал всю ночь. Да, вы люди латинской расы, в вас еще жив дух римлян с их преклонением перед священным правом; словом, вы люди закона… А мы не таковы… Как бы вам это объяснить? Представьте себе, что у нас в России как бы стоят по кругу все старые русские, а позади них толпятся молодые русские. Старики говорят свое «да» или «нет», а те, что стоят позади, соглашаются с ними. И вот перед этими «да» и «нет» закон бессилен, он просто не существует; ибо у нас, русских, закон не кристаллизуется, как у вас. Например, воровство в России – дело нередкое, но если человек, совершив хоть и двадцать краж, признается в них и будет доказано, что на преступление его толкнул голод, толкнула нужда, – его оправдают… Да, вы – люди закона, люди чести, а мы хотя у нас и самовластье, мы люди…».