В «Письмах о франко-прусской войне» Тургенева имеется такая вот его обличительная характеристика французов:
Я и прежде замечал, что французы менее всего интересуются истиной – c’est le cadet de leurs soucis[416]. В литературе, например, в художестве они очень ценят остроумие, воображение, вкус, изобретательность – особенно остроумие. Но есть ли во всем этом правда? Ба! было бы занятно. Ни один из их писателей не решился сказать им в лицо полной, беззаветной правды, как, например, у нас Гоголь, у англичан Теккерей; именно им как французам, а не как людям вообще. Те редкие сочинения, в которых авторы пытались указать своим согражданам на их коренные недостатки, игнорируются публикой, как, например, «Революция» Э. Кине, и в более скромной сфере – последний роман Флобера. С этим нежеланием знать правду у себя дома соединяется еще большее нежелание, лень узнать, что происходит у других, у соседей. Это неинтересно для француза, да и что может быть интересного у чужих? И притом кому же неизвестно, что французы – «самый ученый, самый передовой народ в свете, представитель цивилизации и сражается за идеи»? [ТУР-ПСС. Т. С. 318].
А вот высказывания об англичанах, о швейцарцах и немцах из [С-ТУР-во-ФРАН]:
Англичане, в общем, неплохие люди, но все они – даже самые умные – ведут очень суровый образ жизни» (С. 97); «…народ, живущий постоянно среди этих красот <…> самый безнадежно-скучный и наименее одаренный народ, какой я только знаю» (С. 114); «…из всех европейских народов немцы наименее тонко чувствуют искусство – за исключением музыки» (С. 344).
Друг Тургенева литератор Елисей Колбасин в своих воспоминаниях о писателе приводит такой вот пикантный эпизод:
За два дня до нашего отъезда Тургенев предложил мне пойти вместе с ним в театр. Мы опоздали, поэтому возле нас не было публики. Протянув руку через маленькое проволочное окошечко, Иван Сергеевич получил два билета и, сосчитав сдачу, сказал мне, что кассир обсчитал себя. И вот рука снова протянулась в окошечко, и начались переговоры по этому поводу, в эту самую минуту к кассе подошел господин в богатом бархатном плаще, в цилиндре, такого громадного роста, что даже Тургенев был на полголовы ниже его. Подождав несколько секунд, этот господин без всякой церемонии схватил согнувшегося у окошечка Тургенева и оттолкнул его, протягивая свою руку в окошечко. Надо было видеть, что произошло с нашим Тургеневым: он выпрямился и, не говоря ни слова, со всего размаха ударил кулаком в грудь джентльмена в бархатном плаще так сильно, что тот отшатнулся назад. Я думал, что произойдет ужасная сцена, но, к удивлению моему, громадный джентльмен осклабил свои белые зубы и молча глядел на Тургенева, который, укоряя его в невежестве, торопливо достал из кармана свою карточку со своим адресом и сунул ему в руку, после чего мы удалились смотреть сценическое представление. «Завтра явится к вам секундант от этого господина», – сказал я Тургеневу, когда мы возвращались домой. «Не бойтесь, не явится, англичанину пока не дашь в зубы, до тех пор он не уважает вас. Вот этот джентльмен, по всему видно, из самого высшего круга, поверьте, уважает теперь меня за то, что я ему дал сдачи» [И.С.Т.-ВВСОВ. Т.2. С. 22–24].
Заканчивая на этом эпизоде представление высказываний «европеуса» Тургенева о западных европейцах, еще раз подчеркнем, что пятидесятилетняя «тургеневская эпоха» – это
время роста и становления национального самосознания, <когда>, соответственно, и личностное самоопределение происходило в том числе посредством национальной самоидентификации – через противопоставление инонациональному. «Свое», как правило, ближе «чужого», и, при всем критическом относительно русских реалий пафосе тургеневского творчества, при всем его последовательном и убежденном западничестве, он ощущал себя и был русским человеком и именно в качестве такового воспринимался западноевропейскими друзьями [РЕБЕЛЬ Г. (IV)].
Переходя от национальной характерологии западноевропейцев титульных наций у Тургенева к еврейской теме, напомним, что в первой половине ХIХ века процесс еврейской эмансипации находился в начальной стадии и евреи еще не начали активно заявлять себя на культурной, финансовой и общественной сценах европейских столиц. Во многом и по этой причине евреи в глазах широких слоев общества, особенно в клерикальных кругах, все еще оставались маргиналами, презираемым национальным меньшинством. Использование в публичной сфере традиционных антисемитских клише считалось вполне допустимым и, говоря современным языком, «политкорректным», а потому было общераспространенным явлением. Например, в романах нелюбимого Тургеневым Оноре де Бальзака – самого значительного французского беллетриста первой половины ХIХ в., во всю подличают отвратительные в моральном и физическом отношении еврейские дельцы. Бальзаковский еврей Гобсек – стал нарицательной культурологической фигурой, эталонным образом «скупца». Другой бальзаковский герой, барон Нусинген – явная карикатура на «Великого барона» Джеймса Ротшильда, являвшегося самым богатым, после императора Наполеона III, человеком Франции.