Личные отношения Тургенева и супругов Виардо и по сей день являются сюжетом многочисленных произведений документальной прозы, – см., например, [ЗАЙЦЕВ], [БАРБЬЕ], [БЕРГМАН], [МОЛЕВА], [ПЕРВУШИНА], [ЧАЙКОВСКАЯ], [KENDALL-DAVIS], [SEMENOFF] и др. Из этих книг вкупе с научными исследованиями можно составить достаточно четкое представление о семье Виардо, где почти половину жизни удовлетворялся скромным местом «на краю чужого гнезда» Иван Тургенев. В контексте нашего повествования особо отметим, что в доме супругов, как и в салоне мадам Виардо-Гарсиа, царила атмосфера межэтнической терпимости и взаимного уважения.
Двигаться, идти вперед, не замыкаться в границах обыденности и не бояться приключений <…> – этим принципам будет подчинена жизнь Полины и Луи Виардо, которые вместе «исколесят немало стран» и дом которых в Париже на улице Дуэ станет центром притяжения для музыкальной и литературной европейской элиты, безотносительно национальности и гражданства. Так же поверх границ протекала жизнь тесно связанного с семьей Виардо Ивана Тургенева, в скромную парижскую квартиру которого, по свидетельству мемуаристки, «как мусульмане в Мекку, стекались знаменитости всех национальностей», включая «бесчисленное множество соотечественников и соотечественниц всякого состояния, настроения, направления» [РЕБЕЛЬ Г. (IV). С. 223].
Описывая знаменитые музыкально-драматические представления, что давали на курорте в Баден-Бадене Полина Виардо и Иван Тургенев, Людвиг Пич особо подчеркивал, что
в эпоху обостряющегося в европейских странах национализма творческое содружество Тургенева и П. Виардо в Баден-Бадене служит примером того, как в стремлении к «прекрасной и чисто человеческой культуре» через воздействие искусства можно стать выше узких и односторонних национальных интересов. Здесь уместно привести выдержку из другой статьи Пича, озаглавленной «Возвращение домой окольными дорогами», которая появилась несколько ранее публикуемой нами статьи. Уже в ней, рассказывая о любительских спектаклях на вилле Тургенева, Пич рассматривает эту деятельность с точки зрения высокого гуманистического идеала: «Французская оперетта, либретто которой, написанное русским, положила на музыку испанка со всей теплотой чисто “немецкой” задушевности и которую исполняют французские, испанские, итальянские, бельгийские и немецкие артистки и любители на немецкой земле, принадлежащей русскому владельцу, да притом перед публикой, в которой смешаны все страны, хотя в основном это немецкая публика – можно ли за пределами этой долины найти такое же “concours international” <“международное содружество” – фр.>, сложившееся во имя чистого культа искусства и красоты, ради осуществления идеи об идеальном, подлинно человеческом непринужденном общении?!» [С-ТУР-во-ФРАН. С.505].
Пресловутая «еврейская тема» в такой обстановке «подлинно человеческого непринужденного общения» не звучала и уж тем более не муссировалась. Как можно судить по комментариям к «Игре в портреты», которой «Тургенев, семья Виардо и их гости увлекались в течение многих лет – в Куртавнеле, в Париже <и Баден->Бадене», даже в иронически-пародийном описании типажей, аттестуемых как «еврей», ни Полина Виардо, ни Тургеневы, ни кто-либо другой из игравших с ними гостей не используют традиционные для христианского общества юдофобские клише. Речь идет о парижской коллекции листов с рисунками, относящимися к «Игре в портреты, некоторые из которых впервые были опубликованы в 1884 г., в петербургском журнале «Нива». Публикацию сопровождало анонимное предисловие «Наброски характерных голов И.С. Тургенева», содержащее – по мнению исследователей-тургеневоведов, сведения, которые могли быть получены редакцией только от Людвига Пича.
«Л. Пич, близко зна<вший> покойного Ивана Сергеевича и неоднократно гости<вший> у него, в его вилле в Баден-Бадене. Пич рассказывает, что нередким развлечением гостей в салоне Виардо, кроме музыки, было так называемое делание голов – faire des têtes. Тургенев принимал в этом занятии деятельное участие и обладал вполне своеобразным талантом, которым он, – как и своею шахматной игрою, – гордился кажется более, нежели своими литературными произведениями; он рисовал фантастические мужские головы в профиль, и эти профили часто поражали присутствующих своей жизненной правдой и прямо и метко определяли известный тип. Каждую из таких голов безусловно можно было принять за удачный портрет живого лица, если бы все не знали и не видели, что рисовавший импровизировал их без предварительного долгого обдумывания того, что он желал сделать, и намерения изобразить именно какое-нибудь живое лицо.