Иван Тургенев и евреи [litres]

И<вана> С<ергеевича> интересовало по созданному им очертанию лица узнать особенности, наклонности человека, сильные или слабые его стороны, добродетели и пороки, призвания и условия жизни, с тою же меткостью, с какою умел он все это угадывать в лицах реальных[440]. Каждую такую голову он набрасывал карандашом или пером без затруднений и перемен, твердым, плавным контуром, вверху длинной, узкой полоски бумаги, как требовалось условиями этой придуманной обществом игры. Каждый из гостей должен был сжато высказать свои замечания об этом же типе и затем загнуть свою подпись, таким образом, чтобы сосед не мог прочесть написанного. В конце Тургенев писал уже свое определение изображенного типа, развертывал листок и прочитывал все характеристики. Понятно, что нередко бывали характеристики неверные и неудачные. Не всем понятен немой язык лица человеческого. Такие неудачные или неверные замечания получали такой комический эффект в чтении Тургенева, что остававшиеся не названными авторы их присоединялись и сами к общему смеху. Сам И.С. и г-жа Виардо большею частию замечательно сходились в своих определениях. Эти комментарии Тургенев писал так серьезно, что они в достоинстве и мастерстве равняются с некоторыми характеристиками лиц в его повестях и романах».

<…> Свидетельство Пича также характерно в этом смысле. Он рисует Тургенева как подлинного вдохновителя игры: «Тургенев принимал в этом занятии деятельное участие», «он рисовал фантастические мужские головы в профиль», «импровизировал их без предварительного долгого обдумывания». Условия игры требовали, чтобы в нескольких строках был очерчен весь человек – его внешний облик, его манеры, движения, привычки, его профессия и положение в обществе, его душевные качества, таланты и способности и т. д. Все это предполагало у авторов подобных литературных эскизов наличие художественного дара, умения угадывать по немногим чертам лица сущность данною человеческого характера, они должны были владеть живым и метким словом, уметь прямо или косвенно дать свою оценку созданному образу.

<…> в письме к Боткину от 25 октября/6 ноября 1856 г. Тургенев пишет <об этой> игре не только как ее основной участник, но как ее распорядитель и хозяин: «… я рисовал пять или шесть профилей», «Я сохранил все эти очерки…», «… воспользуюсь <ими> для будущих повестей».

<…> Пич, утвержда<л>, что Тургенев рисовал «фантастические мужские головы в профиль» без «намерения изобразить именно какое-нибудь живое лицо». <…> Вымышленными были не только рисунки, но и словесные характеристики, хотя в них изредка и присутствуют, в порядке сравнения, имена реальных личностей – адвоката Кремьё, актера Гота, русского офицера Соловово и некоторых других. Но столь же несомненно и другое: фигурирующие в игре графические и словесные образы ее «героев» возникали на основе реальной жизни, в них находили обобщенное выражение представления о людях самых различных общественных категорий. Это и делает их художественными образами, придает им, несмотря на краткость и эскизность, типическое значение.

<…> Национальная принадлежность представленных здесь персонажей в общем довольно однородна. За исключением трех русских (русский помещик в записи Тургенева, л<ист> 106; аристократ, пользующийся благоволением императора, л<ист> 138, и штатский генерал Урсиков, л<ист> 174, – оба в записях П. Виардо), одного американского промышленника (л. 166, в записи Тургенева), нескольких англичан (л<исты> 35, 67, 73, 78, 103, 124) и немцев или немецких евреев (л<исты> 4, 11, 26, 29, 88), вся остальная масса типов – это французы.

В беглых и непринужденных записях «Игры в портреты» перед нами как бы обнажаются разнообразные напластования, образующие в своей совокупности картин у французского общества при Наполеоне III – общества, показанного сверху и донизу, от архиепископа до палача на скотобойне, от дипломата до надсмотрщика на каторжных работах, от депутата оппозиция до деревенского мэра, от крупного ученого до фабричного рабочего, от надменного аристократа до омерзительного полицейского шпика, от почтенного судейского чиновника до вора, убийцы или грязного парижского оборванца. Вся эта разнокалиберная и разношерстная человеческая масса показана не бесстрастным пером – авторы рисуют своих «героев» то с почтительным уважением или душевным сочувствием, то с явным осуждением или с нескрываемой издевкой; одни персонажи вызывают у них добродушную усмешку, другие – резкую иронию, третьи – беспощадную ненависть и презрение. Известно, что и Тургенев, и семья Виардо относились с непримиримой враждой к империи Наполеона III, к тем слоям французского общества, которые составляли опору монархической реакции в стране. «Игра в портреты» содержит большой и весьма интересный материал для изучения социальных <и национальных (sic!) – М.У.> симпатий и антипатий Тургенева и его ближайших друзей [МАЗОН-ДУБ. С. 427, 435–441].