Об обстоятельствах первой встречи с Тургеневым повествует и сам Марк Антокольский в своих записках «Из автобиографии»:
Наконец, дождался великого дня, когда бросил стек и сказал: «Довольно». В этот день первый, кто пришел в мастерскую, был И.С. Тургенев. Я сейчас узнал его по фотографической карточке, имевшейся у меня в альбоме. «Юпитер!» – было первое мое впечатление. Его величественная фигура, полная и красивая, его мягкое лицо, окаймленное густыми серебристыми волосами, его добрый взгляд имели что-то необыкновенное; он напоминал дремлющего льва: одним словом, Юпитер. Я глазам своим не верил, что передо мною стоит – нет, вернее, что я стою перед Иваном Сергеевичем Тургеневым. Я боготворил его… да не я один, а мы все. Сколько раз он заставлял трепетать наши молодые сердца, сколько дум навеял нам!.. Мы читали его и перечитывали, читали до поздней ночи и засыпали с его думами, и на завтра они же будили нас, нежно лаская… да, они будили наши чувства, наше сознание… «Ты знаешь? – закричал я Репину, вбегая в его мастерскую и задыхаясь от волнения, – знаешь, кто у меня сейчас был? Иван Сергеевич Тургенев!!!» – «Что-о ты? – закричал, в свою очередь, Репин, и глаза его от изумления сделались совершенно круглые, а рот широко раскрылся. – Вот, брат! Но где? Когда?»
И пошли у нас толки о Тургеневе; мы еще долго говорили и радовались.
Скоро пришел ко мне В.В. Стасов, и не раз, a несколько; затем пришли и другие знакомые. На другой день после посещения И.С. Тургенева появилась его сочувственная заметка, возбудившая не мало интереса.
В.В. Стасов тоже горячо откликнулся[590]. И затем народ хлынул в мою мастерскую. Я совсем растерялся, был точно в угаре, говорил, смеялся, всем отвечал. <…> Вся царская фамилия перебывала? <…> Я заснул бедным – встал богатым; вчера был неизвестным – сегодня стал модным, знаменитым; был ничем – и сразу сделался академиком. Но розы не без шипов. Меня не огорчали сплетни и наветы, которые, к сожалению, в подобных случаях никогда не отсутствуют. <…> Мое торжество было помрачено тем, что я узнал, в каком опасном положении находится мое здоровье; говорили даже, что я болен безнадежно. По словам Боткина, я остался жив, только по причине расовой выносливости [М.М.-АНТ. С. 953–954].
Впечатление Тургенева от увиденного в мастерской скульптора явно было настолько из ряда вон, что уже 19 февраля (2 марта) 1871 г. в «Ст. – Петербургских ведомостях» появилась «Заметка» Ивана Тургенева <О статуе Ивана Грозного М. Антокольского>[591], начинавшаяся словами:
Не могу не поделиться с читателями «СПб. ведомостей» тем отрадным впечатлением, которое произвело на меня новое проявление русского искусства. Я говорю о статуе г. Антокольского, представляющей Ивана Грозного. Мне довелось увидеть ее почти в самый день моего возвращения в Россию. Слухи о ней начали ходить в публике с конца прошлого года, но только весьма недавно небольшая мастерская молодого ваятеля в Академии художеств стала наполняться посетителями, желающими полюбоваться «новинкой»[592]. И стóит ею любоваться, стóит радоваться ей. По силе замысла, по мастерству и красоте исполнения, по глубокому проникновению в историческое значение и самую душу лица, избранного художником, – статуя эта решительно превосходит всё, что являлось у нас до сих пор в этом роде. <…> По искренней правде, гармонии и несомненности впечатления его произведение напоминает древних, хотя, с другой стороны, оно всей сущностью своей принадлежит к новейшей, характерно-психологической, живописно-исторической школе ваяния. Особенно поразительно в этой статуе счастливое сочетание домашнего, вседневного и трагического, значительного… И с каким верным тактом всё это проведено!
Каким образом возвысился он до такого ясного понимания своей задачи – я, судя по прошедшему, не могу себе дать хорошенько отчета; но факт перед глазами, и поневоле приходится воскликнуть: «Spiritus flat ubi vult». <…> Несколько дней тому назад совет Академии произвел его в академики – и, как слышно, он получил заказ на исполнение своей статуи из бронзы. Смею думать, что было бы желательнее видеть ее исполненной из мрамора, так как мрамор гораздо способнее передать всю тонкость психологических черт и деталей, которыми изобилует произведение г. Антокольского[593] [ТУР-ПСС. Т. 10. С. 259, 261].
590
Здесь память несколько изменила М.М. Антокольскому: статья В.В. Стасова об «Иване Грозном» напечатана была в «Ст. – Петербургских Ведомостях 13 февраля 1871 г., а статья И.С. Тургенева позже, 19 февраля 1871 г. [М.М.-АНТ. С. 953].
591
Первым по времени откликом на это произведение была статья В.В. Стасова в той же газете от 1 (13) февраля 1871 г. под названием «Новая русская скульптура», где критик назвал скульптуру Антокольского «капитальным художественным произведением», которое, по его мнению, «начинает собою новую эру русской скульптуры».
592
Согласно воспоминаниям Антокольского Александр II, посетив его мастерскую, заказал ему бронзовый отлив «Ивана Грозного» для Эрмитажа [М.М.-АНТ. С. 22]. В 1872 г. эта скульптура была показана на Международной выставке в Лондоне, и Кенсингтонский музей заказал для своего собрания гипсовый слепок. «Иван Грозный» стал первой работой русского мастера, попавшей в коллекцию зарубежного музея.
593
П.М. Третьяков заказал выполнение «Ивана Грозного» из мрамора. Эта скульптура находится в Третьяковской галерее, и в уменьшенном размере – в Иркутском художественном музее.