Примечательно, что, сообщая в своей статье читателям «несколько достоверных сведений о художнике, так блистательно начавшем свою карьеру», Тургенев умолчал о его еврействе, хотя необычная для русского искусства тематика ранних работ молодого скульптора и реакция на них профессорско-преподавательского состава Академии, казалось бы, требовали обратить на этот обстоятельство особое внимание. Тем не менее, Тургенев ограничился лишь упоминанием о трудном детстве Антокольского, который, как он писал,
родился в 1842 году в городе Вильно. Родители его содержали трактир, и до тринадцатилетнего возраста маленький Марк им помогал по хозяйству[594]. Но страсть к рисованию в нем уже тогда развилась до того, что посетители трактира начали обращать внимание родителей на их сына. Они отдали мальчика в учение к позументщику; Марку это занятие не пришлось по вкусу – и родители решились сделать его резчиком. У нового хозяина Марк, заваленный дневной работой, по ночам должен был прятаться на чердаке, чтоб предаваться там на свободе своему любимому занятию – рисованию. Натерпевшись горя до семнадцати лет, он не выдержал более этой жизни – и убежал от хозяина. Резчицкой работой он добывал себе средства к пропитанию.
На двадцать втором году от роду он сделал «Головы Христа и божьей матери» из дерева; профессор Пименов[595] заметил это произведение, и Антокольский решился поступить в Академию вольнослушающим. В 1864 году он сделал «Еврея-портного» из дерева, за что получил серебряную медаль. В 1865 году сделал «Скупого» из кости, за что снова получил медаль и стипендию от государя-императора. Газеты начали хорошо отзываться о нем. Первым вполне серьезным произведением г. Антокольского была группа: «Христос и Иуда»; потом в 1868 году он изобразил «Нападение инквизиторов на евреев». Это произведение, в котором г. Антокольский попытался представить не одни фигуры, но и обстановку их, возбудило протест со стороны художников и любителей, которые находили, что в нем он переступил границы ваяния. Продолжать работать после 1868 года в Академии стало ему невозможным, так как классные занятия он кончил, а конкурировать вольнослушающим не дозволяется. Г-н Антокольский поехал в Берлин, но скоро оттуда возвратился и в 1870 году принялся за Ивана Грозного [ТУР-ПСС. Т. 10. С. 260–261].
Сделав косвенный укор в адрес академических консерваторов и сообщив читателям, что «К сожалению, здоровье г. Антокольского далеко не удовлетворительно», Тургенев посчитал для себя за лучшее этим ограничиться, что выглядит достаточно странным. Ведь сам факт того, что еврей становится скульптором, т. е. вопреки строжайшему запрету закона Моисеева не изображать себе подобных, ваяет самые разные человеческие образы, в том числе относящиеся и к христианской иконографии[596], определенно требовал комментария! Игнорирование писателем еврейского контекста по отношению к личности Антокольского и тематики его произведений
вызвало недовольство одесской газеты «День» – органа русских евреев. Тургенев, до которого дошли эти упреки, пояснял свой поступок в письме Писемскому так: он не упомянул о еврействе Антокольского не из нерасположения к евреям – «а просто потому, что в сообщенных <…> Антокольским биографических сведениях не было сказано ни слова о его происхождении». <…>, Разумеется, Антокольский при знакомстве не аттестовал себя как еврея, но и его нечистая русская речь (родным языком Антокольского был идиш, и по-русски он говорил с ошибками), и характерная внешность не оставили у Тургенева ни малейших сомнений в его национальной принадлежности. В день знакомства с Антокольским писатель в письме Полине Виардо об этом событии называл и его национальность: «польский еврей из Вильны» [ТУР-ПСП. Т. 11. С. 312]. Таким образом, и из письма Виардо, и из уклончивой формулировки в письме Писемскому следует, что Тургенев сознательно умолчал о национальности, и то, почему он так поступил, отчасти проясняется при обращении к переписке этого периода. В ней Тургенев, говоря об Антокольском, не раз указывает на его национальность, как на нечто противоречащее глубокой одаренности скульптора. В одном из писем Анненкову на фоне высокой оценки, которую Тургенев дает произведениям Антокольского, говорится:
«Мы ожидаем сюда “Мертвого Сократа”, статуи, изваянной Антокольским в Риме. Если он также хорош, как его “Христос” – то перед этим жидком (Вы его не видели? маленький, невзрачный, болезненный…) надо нам всем шапки снять [ТУР-ПСПис. Т. 12.Кн. 1. С. 280]. В сочетании слова «жидок» с подчеркнуто русским «снять шапки» сквозит и отрицательная оценка еврейства, и как бы невольная мысль о русском превосходстве и, одновременно, о готовности преклониться перед подлинно талантливым человеком, даже несмотря на то, что он еврей.
594
О своих детских годах Антокольский впоследствии писал: «Детство моё слишком мрачно, да так мрачно, что я с содроганием вспоминаю, а писать мне о нём тяжело. Я был нелюбимым ребёнком, и мне доставалось от всех. Кто хотел, бил меня, даже прислуга; а ласкать меня – никто не ласкал. Я донашивал старые одежды, меня звали “истуканом”, “оловянные руки”. Я справлял в семействе должность рабочей лошади. Не унижала меня только мать моя» [М.М.-АНТ. С. 543]. Подробнее о жизни М.М. Антокольского см. [КРИВДИНА (I)] и [КРИВДИНА-ТЫЧИНИН].
595
Академик-классицист Николай Пименов являлся штатным профессором и членом Совета Императорской АХ, благодаря его настойчивому ходатайству Антокольского зачислили в вольноприходящие ученики в скульптурный класс и класс рисунка АХ.
596
В отличии от основных мировых религий, взаимоотношения иудаизма с изобразительным искусством складывались под влиянием Второй заповеди Торы: «Не делай себе никакого изображения, ни того, что на небе вверху, ни того, что на земле внизу, ни того, что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им…» (Исход, 20:4–5). На протяжении всей еврейской истории запрет на изображения неизменно сохранялся. Традиционное еврейское искусство развивалось в основном в области изготовления предметов религиозного культа, в синагогальной архитектуре и в книжной иллюстрации.