Последнее соображение Бердяева является весьма спорным. Как можно судить из приводимых ниже высказываний Ивана Тургенева, мыслители западнической ориентации отнюдь не игнорировали культурно-национальные особенности русского народа, а лишь отказывались принимать за достоинства его вековую культурную отсталость от западноевропейской цивилизации вкупе с претензиями православия на возглашение истины в последней инстанции во всем христианском мире. Вот что писал о славянофилах Александр Герцен – до конца 50-х гг. один из крупнейших представителей «западнической» мысли, впоследствии, однако, по выражению Ивана Тургенева, «ославянофилившийся»:
Православие славянофилов, их исторический патриотизм и преувеличенное, раздражительное чувство народности были вызваны крайностями в другую сторону. Важность их воззрения, его истина и существенная часть вовсе не в православии и не в исключительной народности, а в тех стихиях русской жизни, которые они открыли под удобрением искусственной цивилизации. <…> Возвращение к народу, – писал он, – они тоже поняли грубо, в том роде, как большая часть западных демократов – принимая его совсем готовым. Они полагали, что делить предрассудки народа – значит быть с ним в единстве, что жертвовать своим разумом, вместо того, чтоб развивать разум в народе, – великий акт смирения. Отсюда натянутая набожность, исполнение обрядов, которые при наивной вере трогательны и оскорбительны, когда в них видна преднамеренность. Лучшее доказательство того, что возвращение славян к народу не было действительным, состоит в том, что они не возбудили в нем никакого сочувствия [ГЕРЦЕН (II). С. 445, 457].
Примечательно, что Петр Яковлевич Чаадаев, предстающий в ретроспективной картине мировоззренческой полемики первой половины ХIХ в. как первый «западник»[99], —см. о нем [PETERSON D.], но сам себя аттестовавший: «христианский философ», может рассматриваться и как первый русский мыслитель, бросивший камень в город традиционного христианского антисемитизма, произнеся в своих «Философических письмах» буквально панегирик подвигу Моисея, с которого предложил отсчитывать начало исторического процесса человечества:
Начнем с Моисея, этой самой гигантской и внушительной из всех исторических фигур. <…> Влияние этого великого человека на род человеческий далеко не понято и не оценено, как бы следовало. <…> Это величавая концепция об избранном народе, т. е. о народе, облеченном высшей миссией – сохранить на земле идею единого Бога. <…> Сверх того говорили еще, что Бог его только Бог национальный. <…> Но из этого не следует, что Иегова не был для него тем же, что и для христиан, Богом всемирным. Чем более он стремился выделить и замкнуть этот великий догмат в своем народе, чем больше он употребил чрезвычайных усилий для достижения этой цели, тем более обнаруживаешь, сквозь всю эту работу Высшего Разума, вполне мировую мысль – сохранить для всего мира, для всех следующих поколений понятие единого Бога [ЧААДАЕВ (II). С. 119–122].
Подтверждение статуса евреев как «избранного народа» Чаадаевым в целом воспринималось православными экзегетами как один из артефактов его парадоксального, а то и еретического мировоззрения. Славянофилы, стоявшие на платформе христианского антииудаизма, вопреки апостольским догматам Евангелия считали, что, не признав Христа, евреи этот статус потеряли, и он теперь принадлежит русскому православному народу-богоносцу.
<…> после дезинтеграции западничества и славянофильства, просуществовавших сравнительно недолго, оба вышеупомянутых умонастроения – упование на самобытность России или же ориентация на динамически развивающийся Запад, – неоднократно меняя своё историческое обличье, прожили долгую жизнь. Далекие отголоски дискуссий 1840-х годов слышатся в полемики деятелей русской духовной культуры и в наши дни [ЩУКИН (III). С. 13, 16].
«Славянофильство» стало расхожим определением русского консервативно-охранительного мировоззрения, сложившегося во второй половине ХIХ столетия[100]. Носителями его являлись представители дворянства, особенно из числа крупных землевладельцев, духовенства, небогатого купечества, напуганные капиталистической конкуренцией, в том числе и со стороны энергичных и предприимчивых жидов, которые, как предупреждал Достоевский: «теперь только что воскресли и только что начинают жить чрезвычайной равноправностью». Страшилась перемен, конечно же, и большая часть патриархального крестьянства.
Во внутриполитической области консерваторы-охранители отстаивали принцип незыблемости самодержавия, ратовали за укрепление позиций дворянства, как основы русской государственности, и сохранение сословного деления общества. Они резко критически воспринимали развитие капиталистических отношений в России, жестко критиковали все либеральные реформы, страшились европеизации, парламентаризма, отстаивали незыблемость помещичьего землевладения и крестьянской общины. В адрес евреев ими постоянно выдвигались обвинения в чрезмерной эксплуатации крестьянского населения Западных губерний, стяжательстве безудержном стяжательстве и паразитировании на народном теле, а также в хищническом земледелии, истощении земель и, как следствие, всеобщем упадке хозяйственной деятельности, – см. об этом [ГРИНЕВИЧ].
99
По мнению Аполлона Григорьева, его влияние «было тою перчаткою, которая разом разъединила два дотоле если не соединённые, то и не разъединённые лагеря мыслящих и пишущих людей. В нём впервые неотвлечённо поднят был вопрос о значении нашей народности, самости, особенности, до тех пор мирно покоившийся, до тех пор никем не тронутый и не поднятый» [ЧААДАЕВ (II). С. 7].
100
Достоевский, который, несомненно, был самым выдающимся литератором консервативного лагеря, порой весьма нелицеприятно отзывался о своих единомышленниках: «Наша консервативная часть общества не менее говенна, чем всякая другая. Сколько подлецов к ней примкнули…» – цитируется по: [ЭР: ФМД]: URL: https://fedordostoevsky.ru/around/Krestovsky_V_V/