вышло за рамки художественных произведений, <дав имя> самостоятельн<ому> культурн<ому> явлени<ю> [НИКОЛЬСКИЙ (II). С. 2–3].
В России, по мнению Герцена, сторонники европеизации не обязательно были «лишними людьми»[113], но все «лишние люди» в той или иной мере симпатизировали Западу, не находя в себе силы и желание быть «своими» в русском обществе, которое никогда не отличалась терпимостью по отношению к резко выраженной индивидуальности в силу глубоко укоренившихся традиций патриархального коллективизма. Поэтому русские «лишние люди»
в широком историческом смысле этого слова – не только социально-психологическая, но и национально-психологическая категория. Именно их среда произвела на свет западников [ЩУКИН (III). С. 19][114].
В русской литературной критике существует мнение, что в личном плане Тургенев во многом соответствует как образу русского европейца, так и «лишнего человека», которого он описал в одноименной повести:
… Тургенев, исходя из личного опыта и из размышлений о самом себе, пришел, путем субъективно-заинтересованного Наблюдения, к тому сложному обобщению, результатом которого явился тип «лишнего человека». В позднейших повестях Тургенева, где этот тип уже объектирован и живет своей самобытной жизнью, нелегко подметить те личные элементы, из которых он образовался [ГЕРШ. С. 571][115].
А вот строки из стихотворения Полонского, многолетнего друга Тургенева[116], которые вполне можно отнести к такого рода «объектированному» типажу:
Свободомыслящий вольнолюбец, энциклопедически образованный интеллектуал и полиглот он был всюду почитаем и привечаем, но нигде не чувствовал себя по настоящему «своим». На Западе он, будучи признан как выдающийся литератор, интеллектуал и в высшей степени достойный человек, в быту являл собой для европеикус экзотическую фигуру «русского барина». В России очень многих раздражал и отталкивал его просвещенческий европеизм. Отечественные критики, например, считали, что во многом в образе «лишнего человека» Чулкатурина – главного героя «Дневника», отразились биографические черты характера самого автора. Так, постоянный корреспондент И.С. Тургенева Евгений Михайлович Феоктистов (влиятельный цензор и редактор журнала «Русская речь») писал ему 21 февраля (5 марта) 1851 г.:
Повесть очень понравилась, но, разумеется, тотчас же подверглась критике со всевозможных сторон. – Без сомнения, при этом благоприятном случае, упрекали ее в недостатке художественности, – именно говорили, что за остротами г. Чулкатурина беспрестанно видны Вы сами, – что вообще господин, вроде лишнего человека, не может так говорить и острить в некоторых случаях, как Вы его заставляете. Посреди многого весьма дикого, – как, например, Островский уверял, что в Вашей повести видно – «неуважение к искусству», – было сказано, однако, довольно много верных и ловких замечаний. Но все-таки повесть всем ужасно понравилась, и даже <А.Н.> Островский хвалил сквозь зубы[117].
Лев Шестов писал, что
<В своих> суждениях Тургенев не стоит одиноко, а имеет за собой всю европейскую философию, точнее всю европейскую цивилизацию. Тургенев был образованнейшим, культурнейшим из русских писателей. Почти всю жизнь свою он провел за границей и впитал в себя все, что могло дать западное просвещение. Он сам это знал, хотя по свойственной ему преувеличенной скромности, иногда даже раздражающей своей демонстративностью, никогда об этом прямо не говорил. Он глубоко верил, что только знание, т. е. европейская наука может открыть человеку глаза на жизнь и объяснить ему все, требующее объяснения.
<…> Тургенев не является единственно ответственным лицом за свои суждения. Его устами говорит вся европейская цивилизация. Она принципиально отвергает всякого рода неразрешимые вопросы и выработала своим тысячелетним опытом приемы, посредством которых человек научается извлекать пользу из всего, даже из крови своего ближнего. Словом «польза» объясняются какие угодно ужасы и даже преступления. А Тургенев был, как известно, мягким, «гуманным» человеком и несомненным идеалистом: в молодости он даже прошел школу Гегеля. От Гегеля узнал, какое громадное значение имеет образование и как необходимо образованному человеку иметь полное и законченное, непременно законченное «мировоззрение».
113
Следует отметить, что Герцен, позаимствовав этот термин у Тургенева, пользовался им затем по своему усмотрению.
114
К такой национальной и социально-психологической категории можно отнести и представителей литературно-художественного андеграунда в СССР. Все это были «чужие среди своих», лишние для советского общества люди, не находившие в себе ни силы, ни желания, приспосабливаться к его нормативным идеологическим установкам, и, конечно же, в своих художественных исканиях стремившиеся идти в ногу с новейшими западными веяниями, – см. об этом в [УРАЛ (VI)].
115
Однако наличие
116
Дружба Полонского с Тургеневым, завязавшаяся еще в 1842 г. в Московском университете, длилась более сорока лет – до самой кончины Ивана Сергеевича; столько же продолжалась и их переписка.
117
Цитируется по: [ЭР: ИТ]: URL:http://www.ivan-turgenev.ru/memy-ari/095-2.html. Поскольку многие цензоры сошлись во мнении, что это произведение шло вразрез с нормами общественной морали, повесть поначалу подверглась кардинальной цензурной правке и лишь 1856 г. Тургеневу удалось опубликовать ее вариант без цензурных купюр.