Но все-таки Тургенев, остававшийся до самой почти смерти убежденным «западником»[118] в конце концов не мог вполне стать европейцем, несмотря на то, что хотел того ото всей души и несмотря на то, что был поставлен в самые благоприятные для того условия.
Он не только читал европейские книги. Он чуть ли не полжизни провел за границей, имел возможность собственными глазами следить за всякими европейскими событиями, был своим человеком в избранном кругу лучших западноевропейских писателей – Ренана, Флобера, Тэна, Мопассана и др.
На нем оправдалась старинная пословица – поскреби русского, найдешь татарина[119]. «Культурность» – наследственный дар, привить ее к себе сразу почти никогда не удается. Мы поддались быстро и в короткое время огромными дозами проглотили то, что европейцы принимали в течение столетий, с постепенностью приучающей ко всякого рода ядам, даже к самым сильным. Благодаря этому, пересадка культуры в Россию оказалась совсем не невинным делом. Стоило русскому человеку хоть немного подышать воздухом Европы, и у него начинала кружиться голова. Он истолковывал по-своему, как и полагается дикарю, все, что ему приходилось видеть и слышать об успехах западной культуры. Ему говорили о железных дорогах, земледельческих машинах, школах, самоуправлении… и в его фантазии рисовались чудеса: всеобщее счастье, рай, безграничная свобода, крылья и т. д. И чем несбыточнее были его сны, тем охотнее принимал он их за действительность.
Как разочаровался западник Герцен в Европе, когда ему пришлось много лет подряд пожить за границей! И ведь он, несмотря на всю остроту своего ума, даже не подозревал, что Европа менее всего повинна в его разочаровании. Европа давным-давно забыла о чудесах: она дальше идеалов не шла; это у нас в России до сих пор продолжают смешивать чудеса с идеалами, как будто бы эти два, совсем ничего общего между собой не имеющие слова были синонимами. Ведь наоборот: именно оттого, что в Европе перестали верить в чудеса и поняли, что вся человеческая задача сводится к наилучшему устройству на земле, там начали изобретаться идеалы и идеи.
А русский человек вылез из своего медвежьего угла и отправился в Европу за живой и мертвой водой, за скатертью самобранкой, за ковром самолетом, за семимильными сапогами и другими подобными вещами, полагая в своей наивности, что железные дороги и электричество только начало, ясно доказывающее, что старая няня никогда не говорила неправды в своих сказках. И это случилось как раз в то время, когда Европа покончила навсегда с алхимией и астрологией и вышла на путь положительных изысканий, приведших к химии и астрономии [ШЕСТОВ].
Характеризуя личность Тургенева как русского европейца, английский историк литературы, критик и переводчик Уильям Рольстон писал:
Он основательно знал английскую литературу и глубоко изучил многих старых английских авторов. В его деревенском доме, в Спасском, он показывал мне томы сочинений наших старых драматургов: Бена Джонсона, Бомонта и Флетчера, Мэссинжера и других; Шекспир всегда был его кумиром; до конца жизни он сохранил чувство искреннего восхищения и преклонения перед многими великими английскими писателями. Но тем не менее он был страстным приверженцем своего родного языка, горячим поклонником тех шедевров, которыми русская литература справедливо может гордиться [ФОКИН. С. 21].
Ги де Мопассан, которого Тургенев считал самым талантливым из молодых писателей той эпохи, вспоминал:
Его литературные мнения имели тем большую ценность и значительность, что он не просто выражал суждение с той ограниченной и специальной точки зрения, которой все мы придерживаемся, но проводил нечто вроде сравнения между всеми литературами всех народов мира, которые он основательно знал, расширяя, таким образом, поле своих наблюдений и сопоставляя две книги, появившиеся на двух концах земного шара и написанные на разных языках.
Несмотря на свой возраст и почти уже законченную карьеру писателя, он придерживался в отношении литературы самых современных и самых передовых взглядов, отвергая все старые формы романа, построенного на интриге, с драматическими и искусными комбинациями, требуя, чтобы давали «жизнь», только жизнь – «куски жизни», без интриги и без грубых приключений.
Роман, говорил он, – это самая новая форма в литературном искусстве. Он с трудом освобождается сейчас от приемов феерии, которыми пользовался вначале. Благодаря известной романтической прелести он пленял наивное воображение. Но теперь, когда вкус очищается, надо отбросить все эти низшие средства, упростить и возвысить этот род искусства, который является искусством жизни и должен стать историей жизни [ФОКИН. С. 21].
118
В приватной сфере у Тургенева можно найти немало нелицеприятных высказываний в адрес русского народа, например: «Общество рабов с подразделением на классы попадается на каждом шагу в природе (пчёлы и т. д.) – и изо всех европейских народов именно русский менее всех других нуждается в свободе» (Тургенев И.С. – Герцену A.И., от 13 (25) декабря 1867 г.) [ТУР-ПСП. Т. 8. С. 85]. Или такого вот рода зарисовка а ла рюс: «Завтра мне угрожает нашествие крестьян, которые тоже хотят сорвать с меня хоть шерсти клок – или подоить меня. Но они уже достаточно получили. Истинный бич России, это пьянство – бессмысленное, безжалостное, безумное. В Спасском, совсем маленькой деревне, имеются теперь два кабака!! <…> Приходили крестьяне. У нас с ними была часовая беседа на балконе, или на террасе дома. Кончилось тем, что я подарил им десятину леса и полтора ведра водки <…>. Все были в новых кафтанах, и тем не менее, если вдруг перенести их на Итальянский бульвар, какое потрясающее впечатление они бы произвели!» (Тургенев И.С. – Виардо П., от 18 (30) июня 1874 г.) [ТУР-ПСП. Т. 13. С. 297].
119
Существует мнение, что эта пословица является краткая версия известной цитаты из знаменитого сочинения Астольфа де Кюстина «Россия 1839»: «Ведь немногим больше ста лет тому назад они были настоящими татарами. И под внешним лоском европейской элегантности большинство этих выскочек цивилизаций сохранило медвежью шкуру – они лишь надели ее мехом внутрь. Но достаточно их чуть-чуть поскрести – и вы увидите, как шерсть вылезает наружу и топорщится» [КЮСТИН]. Т. е. в ХIХ – нач. ХХ в. смысл этого выражения имел не этническое, а культурологическое наполнение, мол: «Под тонкой оболочкой напускной культуры в русских по-прежнему скрываются дикари».