Друг и биограф Тургенева Петр Анненков говорил:
Он представлял из себя европейски культурного человека, которому нужен был шум и говор большого, политически развитого центра цивилизации, интересные знакомства, неожиданные встречи, прения о задачах стоящей минуты – даже анекдоты и говор толпы, конечно не ради их содержания, а ради того, что они отражают настроение людей, их создавших или повторяющих, и рисуют столько же их самих, сколько и тех, которые сделались предметом их злословия. <…> В натуре Тургенева не было пищи и элементов для долгой поддержки созерцания: он искал событий, живых лиц, волн и разбросанности действительного, работающего, борющегося существования [ФОКИН. С. 24].
Присущий европейски культурному человеку тип самосознания – «европеизм», произрастал изнутри его отечественной культуры.
<…> Тургенева прежде всего соблазняло внешнее устройство Европы. В то время, как у нас царило невежество, крепостное право, бедность, тупая бездеятельность, беспомощность и безответственность среди многомиллионного населения, и всем этим ужасам, по-видимому, не предвиделось конца, в Европе шла живая и непрерывная работа. Там каждый день приносил новый луч света, новую победу над тьмой. И не только в практической, но и в теоретической сфере [ШЕСТОВ].
Он внимательно всматривался, сопоставлял и перенимал все то, что казалось ему нужным и полезным для прогрессивного развития в лучшую сторону русской жизни. Один из столпов русского западничества XIX века – Константин Кавелин, писал на сей счет:
Вынуждены будем, по примеру европейцев, вдуматься в источники зла, которое нас гложет. Тогда нетрудно будет указать и на средства, как его устранить или ослабить. Такой путь будет европейским, и только когда мы на него ступим, зародится и у нас европейская наука. <…> Очень вероятно, что выводы эти будут иные, чем те, до каких додумалась Европа; но, несмотря на то, знание, наука будут у нас тогда несравненно более европейскими, чем теперь, когда мы без критики принимаем результаты исследований, сделанных в Европе. Предвидеть у нас другие выводы можно потому, что условия жизни и развития в Европе и у нас совсем иные. Там до совершенства выработана теория общего, отвлеченного, потому что оно было слабо и требовало поддержки; наше больное место – пассивность, стертость нравственной личности. Поэтому нам предстоит выработать теорию личного, индивидуального, личной самодеятельности [КАВЕЛИН (I). С.317].
В упомянутой выше заметке «Вместо вступления» Тургенев писал:
Я хочу <…> заявить, что я другого пути перед собой не видел. Я не мог дышать одним воздухом, оставаться рядом с тем, что я возненавидел; для этого у меня, вероятно, недоставало надлежащей выдержки, твердости характера. Мне необходимо нужно было удалиться от моего врага затем, чтобы из самой моей дали сильнее напасть на него. В моих глазах враг этот имел определенный образ, носил известное имя: враг этот был – крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил всё, против чего я решился бороться до конца, с чем я поклялся никогда не примиряться… Это была моя аннибаловская клятва; и не я один дал ее себе тогда. Я и на Запад ушел для того, чтобы лучше ее исполнить. И я не думаю, чтобы мое западничество лишило меня всякого сочувствия к русской жизни, всякого понимания ее особенностей и нужд. «Записки охотника»[125], эти, в свое время новые, впоследствии далеко опереженные этюды, были написаны мною за границей; некоторые из них – в тяжелые минуты раздумья о том: вернуться ли мне на родину, или нет? [ТУР-ПСС. Т. 11. С. 7–9].
Вернуться на родину Тургенев не решился, хотя наезжал в Россию регулярно. Но вместе с тем он оставался на Западе, не потому что стал совсем уже по его выражению европеус, и отнюдь ни из политических протестных соображений, как его приятели – Герцен, Огарев, Лавров или Бакунин, а по глубоко личным, так сказать семейным обстоятельствам. Как мыслитель Тургенев не проводил резкой черты между Россией и Западом, Россией и Европой. Он однозначно относил Россию к «европейской семье» и не видел в ее самобытности нечто «особое», отличное от самобытности итальянцев, французов, немцев и др. европейских народов. То обстоятельство, что Россия – страна евразийская, им, как и никем другим из русских мыслителей того врем, в расчет не принималось. Его друг и постоянный оппонент Александр Иванович Герцен держался иной точки зрения, полагая, что у русских «свой особый путь» в Светлое Будущее, отличный от того, по которому движутся западноевропейские народы, в духовном плане находящиеся, по его убеждению, в процессе стагнации. По Герцену выходило, что русским надобно перестать критически смотреть на свою исконно-посконную действительность, тем более предаваться нигилистическим настроениям, ибо
125
Отметим, что Тургеневские «Записки охотника» (отдельное издание вышло в 1852 г.) – литературный шедевр, сделавший имя русского писателя известным всей Европе, стали едва ли не главным событием в литературной жизни некрасовского «Современника», наибольшей его удачей, снискавшей одобрение всех литературных партий того времени [ТУР-ПСС. Т. 3. С. 398–420].