Из пятидесяти миллионов крепостных, населяющих обширные пространства России, четырнадцать миллионов, как говорят, принадлежат одному только царствующему дому. Не ему ли и подобает взять на себя инициативу, подать всем пример великодушия и сломить всякое противодействие, не столько именем высшей власти, сколько во имя карающей справедливости и отомщенной гуманности? [ТУР-ПССиП. Т. 12. С. 547].
С первых месяцев издания герценовского «Колокола» Тургенев был его деятельным сотрудником. Сам он в «Колоколе» не писал, но помогал в сборе материалов и их подготовке к печати. Его оценка деятельности Герцена и роли «Колокола» для России были очень высокими. Так, например, в письме А.И. Герцену в Лондон от 26 декабря 1857 (7 января 1858 г.) он сообщает:
Кстати еще – вот тебе анекдот, который, однако, ты не разглашай. Актеров в Москве вздумали прижать, отнять у них их собственные деньги; они решились отправить от себя депутатом старика Щепкина искать правды у Гедеонова (молока от козла). Тот, разумеется, и слышать не хочет; «тогда», – говорит Щ<епкин>, – «придется пожаловаться министру». – Не смейте! – «В таком случае», – возразил Щ<епкин>, – «остается пожаловаться – «Колоколу». – Гедеонов вспыхнул – и кончил тем, что деньги возвратил актерам. Вот, брат, какие штуки выкидывает твой «Колокол»!
<…> Боткин, с которым я вижусь каждый день, совершенно симпатизирует твоей деятельности и велит тебе сказать, что, по его мнению, ты и твои издания – составляют эпоху в жизни России [ТУР-ПСП. Т. 3. С. 285].
При всем этом, если Герцен заявлял себя как радикальный социалист, то Иван Тургенев, отметим еще раз, был типичный либерал-постепеновец. Петр Боборыкин, хорошо их знавший, и сам вполне «русский европеец», приводит очень яркое сравнение личностей Герцена и Тургенева. Он пишет:
Но и тогда, каким я находил Герцена как сына своей эпохи, как писателя и общественного деятеля второй половины XIX века, он выдержал бы сравнение с кем угодно из выдающихся людей в России и за границей, с какими меня сталкивала жизнь до той эпохи.
<…> В нем и тогда чувствовался всего более и общечеловек и европеец, который сам пережил и перестрадал все «проклятые» вопросы XIX века и поднялся над всем тем, чем удовлетворялось большинство его сверстников, не исключая, быть может, и такого изысканного европейца, каким был или казался Тургенев.
Тургенев был, пожалуй, в общем тоньше его образован, имел более разностороннюю словесную эрудицию и по древней литературе, и по новой, но он в разговорах с вами оставался первее всего умным собеседником, редко во что клал душу, на много вопросов и совсем как бы не желал откликаться.
Как я замечал и выше, вы <…> всегда чувствовали между собою и Тургеневым какую-то перегородку, и не потому, чтобы он вас так поражал глубиной своего ума и знаний, а потому, что он не жил так запросами своей эпохи, как Герцен, даже и за два месяца до своей смерти.
У Герцена была такая же привычка прохаживаться насчет Тургенева, как у другого его приятеля, Григоровича, который и до смерти, и после смерти Тургенева был неистощим в анекдотах и юмористических определениях натуры и характера Ивана Сергеевича. Но с Григоровичем можно было и до смерти сохранять внешнее приятельство, а с такой личностью, как Герцен, принципиальная рознь должна была рано или поздно всплыть наверх, что и случилось. <…> Герцен и в последние годы не потерял веры в устои народной экономической жизни, в общину, в артель. Он остался таким же пламенным обличителем буржуазной культуры. А Тургенев не хотел быть ничем иным, как западником и умеренным либералом <курсив – мой, МУр> [БОБОРЫКИН. C. 828, 832–833].
Здесь надо помнить, что уже с ХVIII в.:
В Россию проникает идеология либерализма. Она выражала мировоззренческую позицию личности, которая принимала мир таким, каков он есть, и, предполагая желательным его неуклонное совершенствование, не ожидала пришествия Царства Божия на землю, а провозглашала пафос трезвого, деловитого труда в условиях “серой” обыденности[143]. Эта идеология быстро завоевала симпатию русских европейцев, которым импонировала похвала индивидуальности, признаваемой либералами целью и двигателем исторического прогресса[144]. Но в силу того, что передовые европейские идеи накладывались на неразвитые общественные отношения и формы культурной жизни, либерализм в России соседствовал не только с апофеозом первозданной природы, как на Западе, но и с идеализацией патриархально-аграрного общества [ЩУКИН (III). С. 86–89].
143
В настоящее время преобладают иные критерии характеристики либерализма во главе с принципом свободы предпринимательства и невмешательства государства в процесс производства и распределения продукции, – см., например, [ХАЙЕК].
144
Примечательно в этой связи, что в России в разные времена появлялись и консервативные европейцы, и неевропейские либералы.