По поводу русского либерализма и Тургенева как выразителя либеральных идей известный историк и литературовед Михаил Карпович писал:
Говорить о русском либерализме довольно трудно. В тот период, который мы обсуждали, то есть 1860–1870-е гг., на русском горизонте он не имел ясных очертаний. Он не был сильным движением, не имел опоры в массах, но не будем забывать о том, что и революционное движение не имело тогда опоры в массах. Однако для радикального революционного движения, особенно в его конспиративной форме (а такое движение в России и существовало), опора на широкие массы менее необходима, чем для умеренного конституционного движения. В этом есть некий парадокс, но я убежден, что это правильный парадокс. В первоначальном значении парадокс – это истина, которая на первый взгляд не похожа на истину. Так и обстоит дело в отношении этой проблемы.
<…> Бердяев, например, говорил о «бесцветности» прозападного русского либерализма. И действительно, по сравнению с другими течениями, оно было если не бесцветным, то менее ярким. Консервативные славянофилы, с одной стороны, революционеры-народники, с другой, даже некоторые крайние реакционеры настаивали на своеобразии и исключительности России, на ее отличиях от западного мира, ее особой миссии и т. д. Другими словами, их можно считать выразителями «нативизма» в русской интеллектуальной истории. Естественно, что поэтому они казались более оригинальными, чем либералы-западники.
С другой стороны, либералы, исходя из своих предпосылок, подчеркивали сущностное сходство русской исторической судьбы с судьбами Запада. Поэтому они сами провоцировали нападки противников, в глазах которых были просто подражателями Запада, игнорирующими уникальность и оригинальность национальной индивидуальности России. Другими словами, на них стояло клеймо чужаков. Более того, я уверен, что по самой природе кредо либерализма, не только российского, но любого, не так эффектно, как кредо консерватизма или кредо революционеров. Это интеллектуальный средний путь, стремление к синтезу между крайними противоположностями. А такой синтез часто кажется нежелательным компромиссом[145].
<…> Без компромисса нет демократии. Тот, кто знает, как достичь компромисса, достоин похвалы. В России же это, скорее, порок. Я думаю, это наследие рассматриваемого периода, потому что для тогдашних радикалов слово «либерал» было позорным, как и слово «компромисс». Очень смеялись над таким качеством, как [пропуск в тексте], которое означало умеренность и нечто похожее на точность и пунктуальность. В конце концов, что плохого в умеренности и пунктуальности? Но это была смешная характеристика для «слабых в коленках» либералов, которые всегда стремились к умеренности и точности.
<…> Типичные либеральные добродетели, как терпимость и способность смотреть на вещи с разных сторон, тоже подвергались насмешкам. Говорили: «А, это один из тех, кто всегда говорит: с одной стороны, с другой стороны». Да, в конечном счете, настоящее обсуждение серьезной проблемы требует, чтобы ее рассматривали с одной стороны и с другой стороны. Определенная степень релятивизма и скептицизма (очевидно, что либералы не должны увлекаться широкими обобщениями), апелляция к здравому смыслу и т. п. – все это добродетели, лишенные драматизма и эффектности.
Маловероятно – на самом деле, я должен сказать: невероятно, – что либерализм способен создать всеобъемлющую философию жизни, некий Weltanschauung, мировоззрение, которое легло бы в основу политической деятельности, грандиозную концептуальную схему, что-то подобное марксизму, например монистическую теорию истории. Либералы, именно потому, что они либералы, больше склонны к плюрализму, нежели к монизму, и это опять-таки отличает их и от радикалов, и, по крайней мере, от определенных направлений консерватизма, и, конечно, от некоторых реакционных философов.
Либерализм склонен к дифференциации различных областей человеческой деятельности, что противоречит тоталитарной тенденции обеих крайностей. Либералы склонны отдавать Богу Богово, а кесарю – кесарево, что работает в том же направлении.
<…> В первой половине XIX в. в Европе еще встречались красноречивые, сильные выразители либерального кредо. Джефферсон в Америке, Бенджамен Констан или Токвиль во Франции, Джон Стюарт Милль в Англии. «О свободе» Милля – последний великий документ либеральной философии.
145
Это утверждение звучит вполне актуально на фоне постоянно декларируемой современным российским официозом враждебностью к идеям западного либерализма.