Именно на Западе, в преддверии «La Belle Époque»[149], Иван Тургенев познакомился с евреями, в большинстве своем видными общественными деятелями, литераторами, издателями, художниками и врачами. Примечательно, что, как уже отмечалось, он не придавал какого-либо особого значения этно-религиозному происхождению этих своих знакомых и ничем не выделял их из общего круга общения. В то же самое время и в тех же сферах Тургенев не менее тесно общался с лицами, известными своими антисемитскими настроениями, например, писателями Альфонсом Доде, Жюлем Верном, братьями Гонкурами, а из русских литераторов, подолгу обретавшихся за рубежом, – с графом Алексеем Константиновичем Толстым, Афанасием Фетом, Болеславом Маркевичем, Иваном Гончаровым и др.
Среди многочисленных русских эмигрантов-революционеров, с которыми поддерживал отношения Тургенев, оголтелый антисемитизм манифестировал Михаил Бакунин – см. в Гл. I[150].
Сам по себе «еврейский вопрос», столь живо дискутировавшийся на Западе в свете широкой волны эмансипации еврейства и связанных с нею общественно-политических проблем, явно не интересовал Тургенева. Отчасти это, видимо, было связано с тем, что, как он утверждал в письмах П.В. Анненкову от 25 марта (6 апреля) 1862 г., а затем Герцену от 23 октября (4 ноября) 1862 г.:
политической искры, к сожалению, во мне нет. Я вполне согласен с тобою, что я – не политическая натура [ТУР-ПСП. Т. 5. 45 и С. 123].
Вместе с тем, по мнению историков, Тургенев был,
одним из самых светлых русских политических умов. Поразительна проницательность и верность его суждений, сохранивших до наших дней всю свою содержательность и свежесть[151].
Эта точка зрения легко подтверждается при детальном знакомстве с письмами Тургенева к Герцену. Скорее всего, на фоне бурных политических событий, происходивших в Европе и России «еврейский вопрос» не представлялся Тургеневу и ни особенно важным, и не слишком интересным. Во всех странах, включая Российскую империю, по ходу развития общеевропейской тенденции либерализации общества он постепенно решался самым благоприятным образом, – см. об этом в Гл. IV. К тому же, исповедуя, как свободомыслящий либерал, принцип терпимости к различным взглядам и мнениям, Тургенев, скорее всего, не находил ничего предосудительного в антиеврейских высказываниях своих французских друзей и знакомых. Такого рода манера поведения с его стороны вполне соответствовало правилам хорошего тона того времени. Даже в самом либеральном обществе над евреями охотно подтрунивали, относились к ним свысока, порой с оттенком презрения… Такие выдающиеся фигуры, как Гейне, Мендельсон-Бартольди, Мейербер, Иоганн Якоби, Кремьё, Лассаль или же Бертольд Ауэрбах часто становились объектами антисемитских нападок. Неприязненно, а подчас и грубо антисемитски позволяли себе высказываться о евреях самые видные представители западноевропейского интеллектуального сообщества, такие, например, как писатель-демократ Виктор Гюго, которого Тургенев недолюбливал, или же его большой поклонник, знаменитый философ, историк религий и писатель Эрнст Ренан, писавший в частности:
Если все нации во все века преследуют кого-либо, то, конечно, должна же быть этому какая-то причина. До нашего времени еврей втирался всюду, требуя себе общего права; он сохранял свой особый статус; он хотел получить гарантии, какими все пользуются, а сверх того, и изъятия в свою пользу… Он хотел пользоваться преимуществами нации, не будучи нацией… Нации <…> созданы крестьянами и воинами; евреи ничем не участвовали в их учреждении… Несправедливо требовать себе прав члена семьи в доме, который вы не строили <…>
<…> Евреи оказали миру столько добра и причинили ему столько зла, что мир к ним никогда не будет относиться справедливо. Мы слишком в долгу перед ними и в то же время слишком хорошо видим их недостатки для того, чтобы самый вид их нам не досаждал. <…> этот «человек скорбей», вечно жалующийся, подставляющий под удары свою спину с терпением, которое само по себе нас раздражает; это создание, которому чужды все наши инстинкты чести, гордости, славы, деликатности и искусства… [РЕНАН. С. 27].
«Бросившись вниз головой», по его собственному выражению, «в немецкое море», Тургенев сначала (1838)
учился в Берлинском университете, несколько лет прожил в Баден-Бадене, писал стихи («Немец») и вел переписку на немецком языке (с Беттиной фон Арним[152], Паулем Хейзе, Юлиусом Роденбергом и своим многолетним другом, художником и писателем Людвигом Пичем), был знаком с огромным количеством поэтов, переводчиков, литературных критиков и художников; кроме уже перечисленных в круг знакомых Тургенева входили Эдуард Мёрике, Теодор Шторм, Густав Фрейтаг[153], Бертольд Ауэрбах, Фридрих Боденштедт, Людвиг Фридлендер, Пауль и Рудольф Линдау, Адольф Менцель. <…> Благодаря тесным связям с ведущими деятелями немецкоязычных литературных кругов Тургенев был хорошо осведомлен о многообразной рецепции русской литературы в Германии. Как свидетельствуют его письма литературному критику Юлиану Шмидту или близкому другу Людвигу Пичу, он пристально следил за этой рецепцией и не раз пытался повлиять на то, как воспринимаются немецкими читателями его собственные произведения и сочинения других русских писателей. Так, например, <…> в 1881 году посылает влиятельному издателю журнала «Гренцботен» («Grenzboten») Шмидту роман Толстого «Война и мир» с рекомендательным письмом. Шмидту он постоянно отправлял немецкие и французские переводы собственных произведений, так как ему была очень важна их литературно-критическая оценка. «Сочинение Ю. Шмидта обо мне («Iwan Turgenjew» в журнале «Preußische Jahrbücher» 1868) – несомненно, самое лучшее, что написано о моей скромной персоне, и я очень благодарен ему», – пишет Тургенев Пичу в письме от 17 (29)1868 г. В упомянутом эссе Шмидт называет Тургенева писателем, которому нет равных в Европе по силе поэтического таланта. О том, что Тургенев сознательно и активно взял на себя роль литературного посредника, свидетельствуют многие из его писем коллегам по перу и критикам. Так, в письме Морицу Некеру от 16 (28).04.1879 г. он пишет, что видит свою важнейшую писательскую задачу в том, чтобы ближе познакомить европейцев с Россией.
149
«La Belle Époque» («Прекрасная эпоха») – условное обозначение периода западноевропейской истории между семидесятыми годами XIX в. и 1914 г., знаменующегося явлениями ускоренного технического прогресса, расцвета, естественных наук и медицины, экономических успехов, становления социологии и этнографии, археологических открытий, спора вокруг «женского вопроса» и начала суфражистского движения, мира в политических отношениях.
150
Примечательно, что никто из других известных русских политэмигрантов ХIХ в., с коими общался Тургенев, – ни Герцен, ни Лавров, ни Лопатин, ни Сазонов, никогда не декларировал антисемитских взглядов. Для Сазонова в частности Карл Маркс являлся «дорогим учителем», единомыслием – далеко не полным! – с которым он гордился, см. – [ИТЕН-ТВАРД].
151
152
Под впечатлением от революции 1848 г. в 1852 г. Беттина фон Арним написала книгу «Беседы с демонами», в которой призвала отменить смертную казнь и признать права женщин и евреев. По своим взглядам она была близка ранним социалистам.
153
В 1855 г. Г. Фрейтаг закончил свой шеститомный роман «Дебет и кредит» («Soll und Haben»), в котором немецкая семья иллюстрирует его представление об идеальном буржуазном типе, сочетающим в себе порядок, честность и твердую добродетель. В свою очередь еврейская буржуазная семья демонстрирует пример грязного ростовщичества и спекулянтского аморализма. Будучи одним из самых популярных и широко читаемых немецких романов XIX в., «Дебет и кредит» во второй половине ХХ в. подвергся в Германии жесткой критике как ксенофобское произведение, а его автор – обвинениям в антисемитизме.