Более подробно об этом инциденте речь пойдет в Гл. VI.
В ХХ в. горячий интерес к Тургеневу, как выразителю своего рода «русской идеи» на Западе, остыл. Другие русские гении – Лев Толстой, Достоевский, Чехов, оттеснили его от магистральных направлений литературоведческого дискурса. При всем этом Тургенев отнюдь не остался в тени забвения, его по-прежнему читали и изучали. Джон Голсуорси – один из самых известных английский писателей первой трети ХХ в., писал:
Критики обычно предлинно рассуждают об оторванности Тургенева от его родной русской культуры, о разнице меду ним и стихийном гигантом Гоголем и другим аморфным гигантом – Достоевским. Старательно причисляя И.С. Тургенева к западникам, они не замечали, что не столько Запад повлиял на него, сколько он на Запад. И.С. Тургенев достиг исключительного положения сам по себе: он был поэтом от природы, самым утонченным поэтом, который когда-либо писал романы. Именно это отличало И.С. Тургенева от его великих русских современников и объясняло его выдающееся место в литературе и влияние на Запад [ГОЛСУОРСИ. Т. 11. С. 397].
С большим пиететом относился к личности И.С. Тургенева и другой классик мировой литературы ХХ в. – немецкий романист Томас Манн.
Способность к самоосуждению, способность стать палачом своих собственных убеждений – вот что восхищает его в Тургеневе, в котором он видит истинного эстета в самом лучшем смысле этого слова, свободного от всякой тенденциозности и политического волюнтаризма [ТОМАН. С. 74].
Примечательно в этой связи, что в знаменитом романе Эрнста Хемингуэя «И восходит солнце» (он же «Фиеста»), увидевшем свет в 1926 г., один из героев в Париже читает «Записки охотника (sic!).
Иностранные авторы, все, без исключения, превозносят Тургенева как выдающуюся личность: энциклопедиста, гуманиста, русского патриота и одновременно «гражданина мира». Оценки же российских свидетелей времени куда более сдержанны и дифференцированны, по сравнению с тем, что мы читаем у западных мемуаристов – см., например, [ФОКИН], [И.С.Т.-ВВСОВ]. Лишь в короткий период – с середины 50-х по начало 60-х годов, Тургенев находился на вершине славы и был как бы вне критики.
Существует большое число воспоминаний, в которых его современники рассказывают об особенностях личности Тургенева. Примечательна в них – неприязненная реакция русских авторов на уживавшиеся в манерах Тургеневе европеизме и барственности – т. е. те качеств его личности, которые столь восхищали знакомых с писателем иностранцев. Знаменитый историк литературы и литературный критик кн. Дмитрий Святополк-Мирский писал по этому поводу, что:
Тургенев гораздо лучше чувствовал себя среди французских confreres (собратьев), чем среди равных ему русских писателей (с большинством из которых, в том числе с Толстым, Достоевским и Некрасовым, он раньше или позже рассорился), и впечатление, которое он производил на иностранцев, разительно отличается от того, которое он производил на русских. Иностранцы бывали очарованы изяществом, шармом и простотой его манер. С русскими он бывал высокомерен и заносчив, и даже те, кто ему поклонялись, не могли не заметить этих неприятных черт его характера. Он был огромного роста и двигался легко и непринужденно, но его пискливый голос при львиной наружности производил странное впечатление [СВЯТ-МИР. С. 329].
В своей фундаментальной «История русской литературы»[181] Святополк-Мирский подробно характеризует жизненный путь Тургенева и критически разбирает его прозу:
Вскоре после появления некролога Гоголю, написанного Тургеневым по мнению полиции в слишком восторженном тоне, Тургенев был арестован и сослан к себе в деревню, где пробыл полтора года (1852–1853). После этого он вернулся в Петербург, уже в полной славе. Он стал центром литературного мира. Несколько лет он был фактическим главой петербургской литературы, и его суждения и решения имели силу закона. Первые годы царствования Александра II были временем расцвета популярности Тургенева. Никому так на пользу не пошел прогрессистско-реформистский энтузиазм, овладевший русским обществом, как ему. Он стал признанным выразителем общественного мнения. Его идеи казались равнодействующей всеобщих устремлений. Он касался именно тех струн, которые будили отклик у современников. В ранних очерках и рассказах он обличил крепостное право; в Рудине (1855) поклонился идеализму старшего поколения, одновременно вскрыв его непрактичность; в Дворянском гнезде (1858) прославил все, что было благородного в православных идеалах старого дворянства; в Накануне (1860) сделал попытку написать героическую фигуру девушки нового поколения. О нем не спорили. Добролюбов и Чернышевский, вожди передового направления, избрали его творчество для текстов своих журналистских проповедей. Его искусство отвечало потребностям каждого. Оно было гражданственным, но не «тенденциозным». Оно описывало жизнь, какая они говорило о самых жгучих вопросах сегодняшнего дня. В его произведениях все было правдой, и вместе с тем они были исполнены поэзии и красоты. Они удовлетворяли и левых, и правых. Это был тот средний язык, средний стиль, который тщетно искали в сороковые годы. Он одинаково избегал бездн гротескной карикатуры и сентиментального «человеколюбия», он был совершенен. Тургенев был очень чувствителен к своему успеху, особенно к похвалам молодого поколения и прогрессивного общественного мнения, выразителем которого он казался и стремился быть. Единственное, в чем его упрекали (скорее даже не его, а поскольку все свято верили в фотографическую верность, с которой Тургенев изображал русскую жизнь, то виновата была именно эта жизнь), это в том, что, создав столь прекрасную галерею героинь, он не создал русского героя. <…> И тут Тургенев решил исправить этот недостаток и создать настоящего русского человека действия – героя молодого поколения. Он сделал им Базарова, героя-нигилиста из Отцов и детей (1861). Тургенев создавал его с любовью и восхищением, но результаты о казались неожиданными. Радикалы были возмущены. Это, говорили они, карикатура, а не герой. Этот нигилист со своим воинствующим материализмом, с его отрицанием всех религиозных и эстетических ценностей, с его верой только в лягушек (препарирование лягушек было мистическим ритуалом для дарвинистского натурализма и антиспиритуализма), есть карикатура на молодое поколение, сделанная в угоду реакционерам. Радикалы устроили настоящую травлю Тургенева, объявив, что он «исписался». Правда, немного позже самый молодой и крайний из радикалов, блестящий критик Писарев, отменил приговор своих старших собратьев, принял название «нигилист» и признал в Базарове идеал, которому надо следовать. Но это позднее признание со стороны крайне левых не утешило Тургенева и не залечило глубокой раны, нанесенной ему приемом, который встретил Базаров у старших радикалов. Это был для него удар в самое сердце; он решил навсегда покинуть Россию и русскую литературу. Он был за границей, когда появились Отцы и дети и началась его травля. Там он и остался, под сенью г-жи Виардо, сначала в Баден-Бадене, а после 1871 года – в Париже, возвращаясь в Россию только изредка и на короткое время. Решение оставить литературу было высказано в фрагменте лирической прозы под названием Довольно, где он дал волю своему пессимизму и разочарованию. Однако литературу он не оставил и продолжал писать до самой своей смерти. Н о в огромном большинстве своих поздних произведений он отвернулся от современной России, которая ему опротивела из-за своего непонимания, и обратился к временам своего детства, к старой дореформенной России. Большинство его произведений после 1862 г. – это или откровенно мемуары, или сочинения, построенные на материале прежнего опыта. <…> Еще два раза он обращался к проблемам дня в своих больших романах. В Дыме (1867) он дал полную волю своей желчи и обиде на все классы русского общества; в романе Новь (1876) попытался создать картину революционного движения семидесятых годов. Но оба романа только выявили его все возрастающее отчуждение от России, первый своей бессильной горечью, второй – недостаточной информированностью и отсутствием всякого чувства реальности в изображении могучего движения семидесятых годов. Однако постепенно по мере того, как стихали партийные страсти – по крайней мере, в литературе – Тургенев опять занял свое место (популярность его ранних вещей никогда не уменьшалась). Возрождение «эстетики» в конце семидесятых годов способствовало возрождению его популярности, и последний его приезд в Россию в 1880 г. стал триумфом.
181
«История русской литературы с древнейших времен по 1925 год», увидевшая свет на английском языке в 1925 г. выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский.